Н. Харузин, РУССКИЕ ЛОПАРИ (Очерки прошлого и современного быта).
Москва, 1890 г.

I. ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ.

Очерк страны русских лопарей.

Действительно есть огромная доля правды в том представлении. Большую часть года Лапландия покрыта снегом, реки замерзают, солнце с осени² еле-еле появляется на горизонте и обреченные на продолжительное сидение в темноте жители влекут однообразно дни, с нетерпением ожидая краткого лета; по равнинам лопарской земли, среди мрака, среди мертвой природы наступает господство хищных волков, которые [4]

стаями, подчас огромными, бродят по снежным равнинам, нападая на оленьи стада лопарей, поедая подчас оленей в огромном количестве. Из леса выходит медведь — не менее волков страшный для лопаря зверь, от нападений которого также не мало приходится страдать оленьим стадам. В это время господствуют страшные ветры, которые, поднимая сильные метели, заносят снегом чуть не до крыш убогие жилища лопарей. Лопарская зима есть вместе с тем и время господства северных сияний, к которым местные жители относятся с суеверным страхом. Разгорится небо, покроется то ярко-красными, то зеленовато-синими полосами, которые то соединяются в правильные полукруги, то образуют огромные светлые венцы, то разъединяются, расходятся и сходятся вновь, меняя свои очертания и цвет.

Все, кажется, соединяется, чтобы нанести ущерб лопарю — все силы природы словно готовы разрушить и без того незавидную долю лопаря, словно хотят воспрепятствовать человеку проникнуть и обосноваться в этой “стране мрачных духов”. Суеверного жителя эти бури и северные сияния страшат тем более, что с этими грандиозными явлениями природы связаны верования в мрачных злых духов. Когда буря бушует, метет снег, когда ветер завывает по ущельям гор — это давно убитая “Чудь” выходит из могил и горе тому, на кого эта, по народным преданиям, враждебные некогда при жизни “Чудь” нападет — не остаться ему живому: Чудь мстит, за свои давние поражения. Если появится северное сияние на полярном небе, — это или духи усопших восходят на небо, либо духи сражаются друг с другом. Зимой же и весной нагромождается лед у берегов океана; лед растет и достигает чудовищных размеров ледяных гор, которые подчас, гонимые ветром, внезапно, плавно и грозно подвигаются к берегу, наезжают на него и давят, стирают с лица земли постройки и целые прибрежные селения — и горе жителям, если они во время не успеют спастись: и их сотрете лед и погубит, как он стер и погубил их постройки. Так долго зимой спит лопарская земля, без признака жизни, отданная на произвол грозным, враждебным человеку силам природы. Тогда, по словам Шеффера³ “холод все связывает, не могут устоять против него даже самые быстрые реки; они покрываются чрезвычайно крепким льдом, толщина которого равняется двум, трем и более человеческим футам. Даже самые широкие озера, даже самые глубокие моря лежат заключенный льдом, такой силы, что он выносит на себе любые тяжести”.

Но не весь год длится такая неблагоприятная погода. Наступает весна — оттаивают долины, ледяной покров рек и озер спадает; показывается чахлая трава, пробиваются сквозь не совсем еще стаявший снег светлые листья морошки; кустарники и деревья сбрасывают с себя снежное покрывало — снова на солнце блестят темными хвоями ель и сосна, и низкорослая, слабая скверная береза снова покрывает зеленой листвой свои, словно в бессилии защититься от арктических ветров, протянутые к югу ветви. Наступает краткое полярное, но жаркое лето. Голубое бледное небо лежит обширным покровом над небольшими лесами и болотами, отражается в озерах и реках. Появляется и фауна: несколько видов бабочек перелетывают по [5] цветам, кое-где небольшими кучками раскинутым по влажным полуболотистым низинам; появляются и несколько видов жуков. Раз мелкая фауна существует, существуют и враги ее, которые стремятся к ее уничтожение: масса куропаток, рябчиков и другой птицы живет в лесах, перелесках и болотах. У болотистых берегов рек, в плесах озер — целыми стаями плавают утки, подпускающие охотника на довольно близкое расстояние от себя. Солнце не заходит. Красным шаром подымается оно от седых волн океана и к вечеру снова спускается к волнам и, лишь краем коснувшись их, снова подымается кверху. Зимой постоянная ночь — летом постоянный день. Оригинальное и вместе с тем неприятное чувство вызывает этот не проходящий день в человеке непривычном. Нервы устали от денных впечатлений, требуют отдыха, но ночи нет, нет даже сумерек. Светло и ночью так, как днем в пасмурную погоду. Далеко не все, а подавно те, которые родились или долго жили на юге, выносят эти северные летние ночи. Многих одолевает такая тоска, что они спать ночью не могут, не смотря на темные занавески и закрытые ставни; в этих случаях предпочитают спать днем. Мне даже рассказывали случаи, что некоторые, приехавшие служить, уроженцы наших южных губерний решительно не выносили этих ночей и просили о переводе. Но местные жители привыкли к ним; эти ночи на них не производят никакого удручающего чувства — они рады, что, после долгой непроглядной зимней тьмы, могут налюбоваться солнечным светом. Тут летом кипит деятельность: в короткое, очень короткое время нужно сделать так много, чтобы быть сытым и обеспеченным на время долгой зимы.

Но природа все же не вполне дружелюбно относится к жителю и в летнее время: стаи комаров, мошек, вышедших из болот, буквально облепляют проходящего и нет спасения от них: они залезают в глаза, нос, уши, за шею и сколько ни гони их, сколько не убивай — эта незначительная в одиночку, но страшная в массе, враждебная сила нисколько не убывает и доводит не только непривычного к нападение “комариной силы” путешественника, но и самих лопарей, до полного отчаяния.

Но это еще не все: лопарь готов снести сам все невзгоды, лишь бы его уцелевшее от зимних бурь и от нападений хищных зверей, небольшое стадо оленей осталось в живых, поправилось за лето — и этого не всегда удается ему достигнуть. Комары, оводы облепляют оленей; оводы прокусывают шкуру несчастного зверя и откладывают под его кожу свои яички — от чего, по мере того, как из яичек развиваются зародыши, происходит жгучая боль, которая доводит иногда оленей до смерти; а комары, забиваясь в ноздри и уши, доводят их до бешенства. Не спасает и то, когда олени вне себя кидаются в воду и заходят так глубоко, что лишь голову видно на поверхности — действительно комаров нет по средине реки, овода отступаюсь от своей жертвы, но стоит оленю лишь на минуту выйти из своего убежища и вот на берегу уже поджидает его целая стая врагов, которая снова начинает его беспокоить, пока олень в порыве отчаяния снова не бросится как бешеный в воду и не заберется в глубь.

Такова Лапландия летом. Но не на долго озаряет ее солнце. “Быстро проносится лето полярное” — и уже с половины августа дни начинают сильно уменьшаться, [6] ночи становятся все темнее и темнее; вскоре начинается господство холодных ветров, нагоняющих и снег и мороз. И вот уже снова снег покрывает всю огромную площадь лопарской земли и снова она засыпает надолго, пока косвенные лучи полярного солнца снова не оживят ее на короткий срок. Так из года в год, в продолжение тысячелетий господствует в этой стране то непрерывная ночь, то непрерывный день.

Таков характерный вид для этой арктической страны в лучшее для нее и худшее время. Какова же сама эта страна?

По общему представлению Лапландия страна ровная, покрытая болотами, которые тянутся на огромный необозримый пространства. Большие площади поросли ягелем (оленьим мхом), кое- где лепится низкорослый кустарник и “корявая” береза. Это представление верно, но только для одной части Лапландии — для другой оно было бы диаметрально противоположным действительности. Андрей Бурей в своем сочинении о Швеции, говоря о Лапландии, дает следующую краткую, но очень верную характеристику ее, имея в виду, впрочем, тоже лишь одну часть ее, не ровную — именно шведскую Лапландию и ту часть русской, которая со временем отошла от Швеции и Норвегии под русское владычество. Он говорит: “Лапландия самая северная из провинций, занимает весьма широкое пространство, изобилует лесами, горами, болотами, озерами и реками. В ней нет никаких полей, но в иных местах заключает в себе огромные пастбища”⁴. Эта характеристика верна для большей части русской Лапландии. Таким образом, в Лапландии нужно различать два типа местности: горную и ровную, между собой ничего общего не имеющие: одну покрытую горами, отрогами и продолжением гор скандинавских; среди долин, образуемых ими, раскинута масса озер и рек — другую ровную. Г. Фрис⁵ проводит следующую границу между этими двумя совершенно различными местностями лопской земли: если провести, говорить он, линию от города Колы к юго-востоку через Ловозеро и от Ловозера к морю до Сосновиц, то получится граница между лесной и безлесной частями Лапландии. К северо-востоку будет лежать безлесная, тундристая полоса, к юго-востоку лесистая, на которой сначала показывается полоса господства березовых лесов, а затем лес, смешанный из сосен и ели.

В каких же отношениях находятся между собой эти две части лопской земли? Безлесное пространство занимает в русской Лапландии 9/16, т. е. более 56% всего пространства Лапландии, лесистая полоса — 6/16, т. е. 37,5% и лишь 1/16, т. е. около 6% падает на озера и болота⁶. Из этого уже можно заключить, что Лапландия не страна болот, как это принято обыкновенно думать, так как тундру следует резко отличать от болота: дело в том, что под словом тундра в Кольском уезде, по крайней мере, принято разуметь нечто совершенно другое тому, что сложилось в нашем представлении под этим словом. Тундра не огромная, ровная площадь, покры[7]тая болотами, никогда вполне не оттаивающими, на которых растет лишь морошка и клюква и другие болотные представители северной флоры, и на которых по кочкам лепится низкий кустарник. Это, наоборот, сухое (это необходимый признак тундры в Кольском уезде), покрытое ягелем место — без различия будет ли это место находиться на вершине горы или в лесу, или на плоскости: лишь бы оно было сухое и поросло ягелем — оно уже получает название тундры. Так понимают местные жители тундру, как русские, так и лопари, и обижаются даже, когда им говоришь, что у нас под этим словом разумеется болото. Когда спрашиваешь лопаря, как пойдет дорога туда-то? он отвечает, хотя бы так: столько-то по болоту, столько-то по тайболе, а там уж тундра, хорошо будет идти.

Уже а priori можно было сказать, что Лапландия должна быть страной не болотистой: если бы Лапландия была покрыта болотами, если бы на места влажные приходилось бы большое количество земли, то откуда же лопари находили пищу для своих оленьих стад, пища которых состоит из ягеля главным образом, а ягель растет лишь на местах безусловно сухих.

Сравнит” данные о характере местности в шведской Лапландии. По данным Дюбена⁷ в шведской части Лапландии пространство, занимаемое горами, равняется 29,7%; лесами 38,4% и озерами и болотами — 31,9%. Если принять во внимание, что на эту часть лопской земли падает и большее число озер, то с достоверностью можно заключить, что и там число болот не велико, и что площадь ими занимаемая крайне ограничена. Соединив данные для русской Лапландии и данные для шведской, мы получим, что 81% всего пространства падает на места сухие и лишь 19% на озера и болота. Вычтя пространство, занимаемое озерами, мы еще раз должны прийти к заключению, что Лапландия страна по преимуществу не болотистая.

Далее если обратиться к характеру местности в ровной и гористой частях Лапландии и начать с тундристой, безлесной полосы, то вид ее представится нам следующим: ровная местность, на необозримое пространство покрытая оленьим мохом, что придает и летом этой равнине вид покрытой снегом; среди этой равнины кой-где течет река, среди низких берегов унылая, мертвая картина, почти что без признаков пребывания в ней людей; и тянется эта равнина все дальше к северу и подходит к берегу Северного океана, у которого она обрывается, чтобы дать место морю, сменить свой ягель на пену седых океанских волн, таких же унылых, таких же негостеприимных, как и безбрежные волны покрытой бедной растительностью лопарской тундры. Проезжая по северному ледовитому океану, достаточно имеешь случаев насмотреться на эту унылую картину: она наводить своим однообразием, своей мертвенностью грусть на непривычного человека и тут невольно еще более ясно рисуются другие картины, которые представляет та же Лапландия в другой своей части, не менее своеобразной, чем первая, но несравненно более богатой и красивой.

[8] Лапландские горы — продолжение гор скандинавских. Из Норвегии, пишет г. Верещагину “они направляются к югу, тянутся по западной границе нашей Лапландии⁸ к берегам Белого моря и пускают отпрыски в Лапландию около Кандалакшского залива. Эти кряжи гор почти беспрерывною каймою возвышаются по берегам Лапландии: Терскому и Мурманскому”⁹. Каков же характер этих гор? Тот же автор дает следующую характеристику их: лапландские горы, говорит он, ничто другое, как массы гранита взгроможденный одна на другую, изредка пробивается на них травка, да кое-где одиноко растет низенькая береза или сосна, почти лишенная ветвей с северной стороны”¹⁰. Эта характеристика совершенно верна, поскольку она касается гор на Мурманском берегу, вдоль северного океана. Огромные массы гранита, нагроможденные друг на друга, черные, мрачные, круто спадают к морю, образуя подчас совершенно отвесные скалы; масса глыб гранитных, Бог весть когда упавших с вершин, лежит в море, омываемая волнами, обнажаемая при отливе и покрываемая до верху во время прилива. Подчас скалы на берегу образуют выемки и ступени, гладко обточенные водой, — тут сотнями сидят чайки, слетающиеся сюда за добычей, которую они получают, ловя рыбу в море или расхищая остатки, выбрасываемые рыбопромышленниками вблизи становищ. Это так называемые “птичьи базары”. Оригинальное впечатление оставляют эти мрачные громады, на которых огромным пятном сидят белые чайки, крича и постоянно перемещаясь с места на место. На вершинах этих гор, среди неприступных скал, взобраться на которые почти что нет возможности, расположены массами гнезда гагар, гаг — тут же гнездятся и орлы, которые мерно парят над вершинами, высматривая себе добычу. Действительно растительности на этих мертвых скалах почти что не встретишь, лишь изредка кое-где на уступе прилепилась зеленая трава, да и то какая-то вялая и такая же безжизненная, как и мрачные, черные утесы, приютившие ее на своей каменной груди; лишь изредка, цепляясь длинными корнями, стоит небольшая сосенка или стелется, пригнувшись к холодному граниту, полярная береза — жалкая, словно поллуми[9]рающая — несчастная сестра нашей роскошной развесистой березы средней полосы России. Таков вид этих скал. Другую картину представляют горы у Кандалакшской губы и внутри лапландской земли. При въезде в Кандалакшскую губу виды берегов поражают проезжего. Навидавшись безжизненных утесов во время дороги под Кемью, ожидаешь встретить и здесь такие же угрюмые серые гранитные массы, островами брошенные среди волн Белого моря, лишенные всякой растительности, если не считать мертвенных лишаев серого и желтого цвета, которые местами покрывают эти утесы, — и видишь, что у самого берега синего залива начинаются горы довольно значительной высоты, от подошвы до вершины покрытые густым еловым лесом, среди темной зелени которого возвышается то желтый ствол сосны, то белеет своей светлой корой береза. Действительно нет тут тех огромных деревьев, как в средней полосе, как в наших северо-восточных губерниях: и сосна, и ель, и береза не достигают здесь большой вышины, словно этому лесу не больше 20-30 лет, Но как бы то ни было нежные, мягкие очертания гор, зелень, их покрывающие, заставляют подчас забыть, что находишься на далеком севере. Вот остров, брошенный среди залива: остров этот, имеет то же внешнее очертание, как небольшие острова под Кемью, не похож, однако, на них опять таки оттого, что лес покрывает его: смотрятся темнохвойные ели в сиянии волны морской, вздымаются, ползут по горе, достигают вершины и красивыми силуэтами вырисовываются на северном небе. Таковы горы под Кандалакшей. Снова меняют они и свои очертания когда удаляешься в глубь страны. Только что выступаешь из Кандалакши и оставляешь за собой прибрежные возвышенности, как горы, удаляющиеся в глубь, начинают меняться. По берегам озера Имандра тянутся с восточной его стороны Хибинские горы, а с западной цепь Чуна-горы. Кое-где по лощинам белеет еще не успевший оттаять снег, кое-где среди леса темного, хвойного бежит светлой струей ручей, взявший начало от снежной глыбы, лежащей на верху. От подошвы до половины горы эти возвышенности одеты лесом, а дальше растительность обрывается, словно волшебная сила запретила деревьям подниматься выше, и вот голые гранитные верхушки, местами прикрытые коврами ягеля, вздымаются к бледно-голубому небу. Но наиболее, пожалуй, типичными для русской Лапландии горами на мой взгляд является хребет Оленья тундра, тянущийся по берегам озер Мурд и Пул. Тундрой эти горы названы от того, что верхушки их покрыты ягелем. Этот хребет, как и горы Хибинские и Чуна, так же на половину порос лесом и отчасти мелким кустарником. Но другая половина их не обнажает, как у тех, каменных масс — она покрыта сплошным ковром ягеля зеленовато-белого цвета. Эти широкие, огромные вершины поражают, пожалуй, также, как нас поражают и снеговые горы сурового Кавказа; дело в том, что то отсутствие жизни чувствуется одинаково, когда смотришь и на снеговые вершины и на эти закрытый покровом ягеля горы; но цвет ягеля как-то нежнее, ласкающее блестящего белого снега. Кажется, что за той полосой, где прерывается лес, где начинается необъятное царство оленьего мха, начинается и новая жизнь, жизнь своеобразная, не похожая на ту, которую ведут тут внизу у подошвы горы — что новый сказочный мир откроется тому, кто войдет на эти вершины.

[10] Что касается леса¹¹, покрывающего эту часть Лапландии, то его можно разделить на две группы: лес, покрывающий возвышенности и растущие по низинам. По возвышенностям лес преимущественно состоит из ели и сосны и отчасти березы. Все три вида деревьев не достигают большой вышины: они тонки, слабы, как будто не имеют сил расти дальше; обыкновенно среди деревьев тянется ковер ягеля, сухого, хрустящего под ногами. Став на каком-нибудь пригорке посмотрев вокруг, видишь, как этот лес, переходя с холма на холм, уходит все дальше и дальше, пока все деревья не сливаются в одну сплошную массу — вместе с деревьями ползет по сухой почве и ягель и, занимая промежутки между деревьями и окружая их корни, удаляется вмести с деревьями. Вдали кажется, будто снег лежит среди леса густой пеленой, но снег, залитый каким-то зеленоватым цветом. Жизни в этом лесу почти что нет. Ни пения птиц, ни крика далекого зверя в нем не слыхать, не залетают сюда и бабочки, лишь изредка, ухватывая цепкими ножками ветвистый ягель, проползет жук, сухой и серый, как и ковер из ягеля.

Не то в лощинах и низинах: сосны тут почти что не встретишь, лишь ель и береза; то и другое еще ниже, еще более жалкое, чем на возвышенностях. Здесь влажная почва дает возможность развиться более богатой цветочной флоре; этому же способствует и защищенность лощин от неблагоприятных для растительности ветров. Но и эта растительность не богата: мята, репейники, Иван-чай и т. и. разнообразят одноцветный ковер зеленой травы. Из ягод встретишь здесь и морошку с ее зреющими ягодами, красиво выглядывающими среди зелени; в более топких местах найдешь и клюкву, а где посуше, там чернеют ягоды вороники и черники; встречается и брусника в довольно большом количестве. Вот главные представители небогатой лопарской флоры. По этим-то лощинам и низинам, когда летнее солнце начинает их нагревать, появляются представители мира бабочек и жуков. Из бабочек лично мне удалось видеть только капустницу и ванессу чертополоховую. И в этих лесах; как и в первых, царствует такая же мертвая тишина, здесь, в низинах, прерываемая изредка жужжанием жука или мухи, или взлетом вспугнутой проходящими куропатки. Эта тишина, безлюдье характерно для Лапландии; она составляет одну из ее отличительных черт и где бы вы не находились в границах Лапландии везде все молчит, словно все замерло, застыло, словно все, что здесь живет, дышит, боится подать голос, показать признаки своего пребывания.

Эта тишина, это безмолвие нарушается только шумом рек на порогах. Я имел уже выше случай заметить, что Лапландия богата водой, в особенности в своей гористой части. Масса озер раскинута в долинах среди гор. Озера самой разнообразной величины, самой разнообразной формы. По словам Верещагина, в одной [11] русской Лапландии их насчитывают до 700¹². Некоторые из этих озер достигают очень значительных размеров. Так например озеро Имандра по одним имеет 90 верст в длину и 40 в ширину, по другим 105 верст в длину и более 40 в ширину. Большую часть занимает и Нуот-озеро, узкое и длинное, дающее начало реке Туломе. Кроме этих двух озер существует много и других, которые, если и не могут равняться по занимаемой ими площади с двумя вышеназванными, однако и не могут быть названы маленькими. К таким следует отнести озера: Кибо-озеро, Ковдо-озеро, Пяво-озеро. Далее озера: Коло-озеро, дающее начало реке Кола, Пилмас-озеро, Пулозеро, Мурд-озеро, на которых также не редко бушуют довольно значительные бури так, что плаванье по ним в это время становится опасным. Почти что все озера соединены между собою реками, подчас довольно обильными водой, или выпускают из себя реку, которая либо прямо, либо соединяясь и протекая еще несколько озер, втекает или в Ледовитый океан, или в Белое море. Водоразделом служат Лапландские горы. В Белое море впадают из наиболее крупных рек следующие: Поной, Пулонга, Сосновка, Варзуга, Нива. В Ледовитый океан следующие: Паз-река, около Норвежской границы, известная тем, что в селении на берегу ее, названному по ее же имени, сохранилась наиболее древняя в Лапландии церковь во имя Св. Бориса и Глеба; Печенга, на которой находился монастырь, основанный препод. Трифоном, просветителем Лопарей, мощи которого покоятся там же. (О жизни Св. Трифона и о значении Печенгского монастыря я буду иметь случай говорить впоследствии). Тулома, известная своим водопадом; Кола, у устья которой, на мысу, образуемом от впадения рек Колы и Туломы в заливе океана, находится город Кола, который вместе с Печенгским монастырем играл большую роль в истории Кольского полуострова и имеет, значение и по настоящее время; далее Ернышная, Иоканга.

Реки Лапландии отличаются своим быстрым течением, что объясняется в свою очередь тем, что уклон поверхности довольно значительный. Протекая, рекам приходится преодолевать препятствия, которые ставит им каменистая почва лопарской земли. Почти что не встретишь ни одной реки, на которой не попадалось бы одного или нескольких порогов. Лежащие в русле большие камни загромождают свободный проход реке: она бурлит, пенится, бьется, переплескивает через каменную преграду и с шумом, извиваясь, течет меж камней, пока не пройдет весь порог. За порогом не сразу она успокаивается: сначала еще бурля и волнуясь, течет она дальше; потом, становясь все спокойнее и спокойнее, затихает совсем, пока новая каменная гряда не заставит ее снова шуметь и с ревом преодолевать новый порог. Пороги эти, конечно, различаются своими размерами: в иных местах они достигают такой вышины, что вода, проходя их, образует водопады, которые подчас становятся довольно значительны. К таким принадлежит порог на реке Туломе, называемый местными жителями просто “падуном”. В других местах эти пороги, хотя и невысокие, чередуются почти беспрестанно, а некоторые русла рек так переполнены этими камнями, что нет на них места проехать. К таким относится, между про[12]чим, река Нива: путешествующее из Кандалакши вынуждены идти около нее пешком. Да и так, плывя по рекам Лапландии, приходится сплошь и рядом выходить из лодки и либо тащить ее за собой, либо предоставить лопарям справляться с разъяренными волнами, что они и делают с редким искусством, смело лавируя средь камней, о которые каждый миг лодка может разбиться. Выходите вы из леса и вот уже довольно далеко от реки слышен шум: это река проходит порог; шум все явственнее, все сильнее и — подойдите к реке — вам будет иной раз трудно расслышать голос вашего собеседника. Шум однообразный, действующий на нервы непривычного человека, странно не гармонирующий с той мертвой тишиной, с которой вы только что расстались в лесу, в котором царит такое молчание, что, если бы не узкие тропинки, которые вам то и дело пересекают дорогу — тропинки, протоптанный “зверем”, идущим тут на водопой, — можно бы было счесть этот лес совсем необитаемым.

Совершенную противоположность рекам составляют озера: насколько первые бурливы, настолько последние спокойны и тихи. Горы, такие же ненаселенные, такие же молчаливые отражаются со своими лесами и обнаженными верхушками в тихой воде. Кажется, словно озеро застыло; не услышите вы на нем плеска весел едущей вам навстречу лодки, не забелеет вдали парус лопаря — рыбака. Лишь изредка на берегу вы увидите одинокую лопарскую вежу, из верхнего отверстия которой узкой струей выходит дым: это летнее жилище лопаря, куда он переселяется из зимнего погоста для производства рыбного промысла; изредка лишь увидите вы, как к берегу подойдет северный олень и, увидав людей, сначала испуганно посмотрит на вас, а затем быстро скроется в лесной чаще. Единственно, что оживляет спящую поверхность озера — это стаи уток, куликов и другой дичи, которой здесь в изобилии. В плёсе из- под высокой осоки плывет целая стая диких уток, без боязни, что охотник будет их стрелять. Но попробуйте направить вашу лодку к ним, они быстро поднимутся и избегнут угрожавшей им руки, или нырнут в воду и пробудут там долго, а вынырнув, окажутся за пределами выстрела. Еще, что оживляет тишину озера, это “прыганье” семги у порогов. Если в озеро впадает река, устье которой порожисто, то можно не редко наблюдать следующее интересное явление: молодая семга, стремясь идти против течения, массами прыгает в воде, стараясь перескочить через камни; блестя на солнце своей чешуей, отбрасывая от себя сотни искр, десятки рыб прыгают, стремясь перескочить порог, падают обратно и снова прыгают. Но это все, что оживляет озера: в тихую погоду мирно спят они, как спят таинственно и лопарские леса и лопарские горы с своими то каменными, то крытыми ягелем вершинами. Однако стоит подуть ветру, как озеро, за пять минут перед тем тихое, уже всколебалось; показались черные волны, гневно раскачивающие жалкую лопарскую ладью; если же подобная буря застигнет на таком озере, как Имандра или Нуот-озеро, то, как мне говорили лопари, они не решаются ехать дальше, пристают к берегу и ждут, пока не изменится ветер и не будет предстоять опасности от дальнейшего пути. Бури на этих озерах к тому же очень не редки и волны страшно неправильны, что делает действительно путешествие по лопарским озерам не совсем безопасным.

[13] Лапландские реки и озера изобилуют рыбой: огромное количество семги, сигов и мелкой рыбы вылавливается ежегодно лопарями из глубины озер и рек. Этой рыбы такое количество, что ею кормится вся Лапландия вот уже в продолжении веков и ею ведут меновую торговлю лопари с колянами. Но кроме рыбы в реках лопарских находится еще жемчуг, который если и не обогащает лопарей, то все-таки помогает им вести свою скудную, лишенную роскоши и даже, простых удобства жизнь. В реках Коле, Туломе, Лице и некоторых других вылавливаются лопарями жемчужные раковины и жемчуг продается ими в Колу и Кемь. Вследствие до сих пор сохранившегося среди поморок обычая украшать свои головные уборы жемчугом и жемчужными нитками увешивать себе шею и, наконец, носить серьги из жемчуга — он всегда находит себе сбыт, хотя и не за дорогую цену, в Колу, Кемь, другие поморские города и дальше на юг, в южных уездах Архангельской губернии, в Олонецкую губернию и отчасти в Вологодскую. Жемчуг, получаемый из лопарских, рек, за некоторыми, довольно редкими исключениями, не особенно хорош: он недостаточно правилен, и круглый жемчуг встречается чрезвычайно редко; так же редки и крупные, хотя бы не особенно правильные жемчужины; встречается в реках и розовый жемчуг, который на месте ценится особенно дорого.

Кроме крылатой дичи, рыбы и жемчуга внутри донской земли встречается много и пушных зверей: лисицы, белки, горностаи, песцы и некогда на берегах рек можно было встретить и дорогого бобра. Но нахождение последнего отошло теперь уже в область преданий и в настоящее время этого ценного, по своему меху, зверя найти больше в Лапландии нельзя. Вообще в настоящее время замечается оскудение в данном отношении лопарской земли: вследствие хищнического потребления зверя, количество его с каждым годом быстро уменьшается и быть может в не особенно далеком будущем Лапландия обеднеет пушным зверем, как она обеднела уже давно оленями, которые теперь в диком виде нигде в русской Лапландии не встречаются, кроме трущобы Хибинских гор, где, по словам лопарей, хотя изредка, удается еще встретить не ручного оленя.

Такова в общих чертах лопарская земля, в которой вот уже много веков живут лопари. Как видно, она, не смотря на свои богатства в некоторых отношениях, не особенно гостеприимна для своих детей. Лишь тяжким трудом, ценой огромных лишений, жестоких жертв — снискивает себе местный житель здесь пропитание. Не легко удается вынести и суровый климат, с его морозами и вьюгами зимой и сравнительной жарой летом. Ясно, что только нужда тяжелая, роковая судьба могла завести сюда народ и держать его в границах современной Лапландии так много веков, что по доброй воле, по своему желанию никакой народ здесь не остался бы. Эта борьба с враждебными силами природы кончилась пока временной победой лопаря, хотя и наложила на него своеобразный отпечаток, хотя и потребовала от него чудовищных жертв.

↑ оглавление | следующая глава →

© OCR Игнатенко Татьяна, 2014

© HTML Воинов Игорь, 2014