В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. ПО БЕЗДОРОЖЬЮ.
Поездка в русскую Лапландию и северную Норвегию.

[314]

Мои записки о поездке по Нуот-озеру, в Кодовские горы и Сонгельский погост — кратки и отрывочны. Во время бури и крушения на том же озере, я потерял половину моих заметок и гербарий береговой флоры. Эту часть пути приходится описывать по воспоминаниям и восстановлять данные по добытым в Коле сведениям. Поэтому здесь я не стану приводить точных цифр о лопарских промыслах. Что же касается до этнографии края, то этому будет отведено значительное место при описании моих экскурсий на озеро Имандру.

Поездка по Нуот-озеру в первый конец была скорее очаровательной прогулкой. Лодка медленно подвигалась вперед, посреди недвижных вод: руль тихо поскрипывал под рукою молчаливого лопаря. Воздух был тепел. Когда мы приближались к берегам — оттуда доносился шум притоков и стрекот озерной дичи. В нескольких пунктах мы слышали пронзительные рыдания гагар и резкий крик чаек. На Нуот-озере очень мало островов, да и то у берега. За то трудно себе представить что-нибудь подобное этому озеру по шири и красоте пейзажа. Правда, он однообразен. Сероватые очерки гор, словно висящих в воздухе над берегами, и приволье, простор водяного мира — и только. За то сколько величия в этом однообразии, какое глубокое впечатление производит оно на душу! Кажется, что и самая мысль расширяется! В одном месте, где мы подплыли к берегу — лодка долго огибала выступы и обрывы гранитных масс, прежде чем попала в тихую заводь, где можно было пристать. Кодовские горы здесь обрывались вниз крутыми, исполосованными щелями и трещинами стенами... В одном месте мы заметили эффектную звездообразную трещину, углы и изломы которой ярко сверкали на солнце. Вверху на гребне отвесной стены лепился невысокий лес. Некоторые ели росли в наклонном над водою положении... Только раз мы заметили голову оленя, любопытно присматривавшегося к нам сверху... Большая часть вершин в Кодовских горах покрыта ягелевою или оленьей тундрой. Тут преимущественно и водятся дикие олени и другой промысловый зверь. Не смотря на это, нотозерские и сонгельские лопари считаются самыми бедными на всем Кольском полуострове. Они вполне зависят от хозяев, которые доставляют им хлеб по 1 1/2 рубля за пуд, случается впрочем платят и по 2 р. Промышляемую ими рыбу те же кольские хозяева берут дешево, уплачивая за их счет подати коль[315]ско-лопарскому волостному правлению. Я до сих пор не могу позабыть растерянного вида старосты нотозерской церкви, когда он говорил со мной о бедности своего погоста. В его голосе слышалась полнейшая безнадежность на лучшее положение дела. Видно было, что людям приходится плохо, что несмотря на обилие рыбы и зверя, они живут впроголодь, питаясь чем и как ни попало.

– Да вы бы других хозяев поискали? Не одна же Кола на свете, не клином сошлось все.

– Где уж искать-то? К колонистам было сунулись, да те почище колян грабят. Колянин поедом нас ест, да за то и в голодное время поможет, а колонист обдерет, а потом уж к нему не суйся. Особенно норвежцы, те самый каменный народ; его ничем не прошибешь, ему смешна твоя нужда; он тебе куска хлеба не даст. Да, плохо нашему погосту приходится нынче

Кстати, здесь необходимо объяснить значение слова погост у лопарей. Это не место, где живет причт вокруг церкви. Нет. Это, так сказать, лопарское село, поселок, становище. Вся тундра, вся Лапландия поделена между десятью или двенадцатью погостами, группирующимися в три сельские общества: воронежское, эк-островское и печенгское, составляющая одну волость — кольско-лопарскую. Погосты эти владеют 7.374,147 десятинами, из них под лесом 1.721,752 десятин, под тундрами 4.560,000 дес. и под озерами и реками 1.102,395 дес. На всем этом сравнительно громадном пространстве живет 689 мужчин и 709 женщ. лопарей-владельцев, и живет притом разбросанно, на далеком расстоянии один от другого. Зимою все они собираются в свои погосты, имеющие вид деревушек, где вокруг жалкого сруба старой часовни ютится от 6 до 15-ти туп — избенок, крытых на один скат. В погостах таким образом они живут с 25-го декабря по 23-е апреля; в апреле же опять расходятся в разные стороны, меняя таким образом четыре раза в год свое жилье, вследствие разграничения между их родами всех местных угодий, лесных ухожьев для ловли зверей и птиц, пастбищ для оленей, озер и рек для ловли рыбы. На всем этом громадном пространстве лопарям принадлежит 1,570 овец и 90,000 оленей домашних. С улова рыбы во внутренних и приморских реках лопари выручают около 3,500 р., от улова рыбы в Кольской губе — около 1,800 р., в море — около 7,000 руб. От промысла птиц и пушных зверей около 1,000 руб. Все остальные разнородные занятия дают им лишь 3,000 руб. С души сходит податей в казну по 3 р. 16 1/2 коп., да сверх того мирских сборов 2 руб. 30 коп.; ежегодно остается в недоимке 260 р. Отсюда ясно, что, платя в год 5 руб. 50 коп. податей, лопарь от [316]всех своих промыслов получаете только 13 руб., да и то зачастую не деньгами, а хлебом и другими необходимыми в его быте вещами. Понятно, что на 7 руб. 50 к. год не проживешь! Мы привели эти цифры в подтверждение показаний нотозерского церковного старосты, толкового лопаря, сумевшего красноречиво защищать интересы своего племени. К сожалению, его некому было слушать.

Уместно будет тут привести, что средний заработок норвежского лопаря на наши деньги равняется 120 рублям. Таким образом, платя податей меньше русского лапландца, он получает дохода в десять раз больше. При этом норвежский лопарь грамотен; норвежский лопарь — прежде всего полноправный гражданин. Он сам хозяин, а не батрак; он работает на самого себя и на свое семейство. Между ними не мало таких, которые имеют по 100,000 таллеров в местных банках! Вот и сравнивайте взаимное положение членов одного и того же племени.

К ночи мы пристали в тихую заводь, со всех сторон обставленную отвесными обрывами высоких гор.

– Слава Богу и до Семужьего притона доплыли!

– Что за Семужий притон?

– А в этой заводи сёмги — что твоя каша. Бывают дни весною, что поверх воды стоит.

– Возможно ли это?

– Спроси вон у других.

Спросил, оказывается — правда.

– Кто ж ее ловит тут?

– Одному лопарю принадлежит весь притон. Тут у него и вежа есть.

Вежу мы отыскали в щели, запрятавшеюся сюда от ветра и от “недоброго глаза.”

– Много поди рыбы ловишь? спрашиваем у лопаря.

– Весною много, а летом голодую.

– Чтож ты один здесь?

– Есть дочка. Та в лесу ходить. Как прослышала, что чужие приехали — в лес ушла... До утра в лесу пробудет. Она у меня дикая.

– Она у него, что олень дикий, от людского глазу бежит; пуще всего человека боится.

– Немудрено, около Голого острова живут. Оттого и пуганые.

Спросил я, что такое “Голый остров?”

– Завтра увидишь, плыть будешь мимо. Так каменная корча посреди озера. Тут у нас несообразное дело случилось. Давно это было. Лопь еще тогда, сказывают, вольная жила. Русь не прихо[317]дила, швед наезжал, правда, да чудь нас грабила только... Вот раз чудь пришла на Нуот-озеро. А в веже на берегу отец с сыном жили. Испугались они чуди и ушли от нее в озеро на Голый остров. Ночь пришла, а наши лопины забыли лодку вытащить. Ветром оторвало ее и унесло вон. Утром проснулись, видят — чудь ушла с берега — а им-то с острова сойти никак нельзя — лодки нет. Проплыть тоже неспособно. Верст поди десять будет. Стали поджидать, не приплывет ли она. Ждут день, другой ждут, третий пришел. Помирать пора приходит с голоду. Ну тут и случилось страшное это дело. Старик не совладал с собой. Подкрался к сыну иззади да ножом его. Свежей крови напился, человеческого мяса поел. Еще три дня жил так. Сыном питался. На четвертый день его с Голого острова лодка сняла. Только с той поры старик как увидит где человека спящего, сейчас его зубами за горло. Перегрызет и кровь пьет. Наконец заметили это лопари и утопили его в Чортовой ламбине. А он опять из воды вышел, бросили в озеро — озеро не приняло, назад живого выбросило. Думали, думали как им старика избыть. Пришел к ним финн колдун. Заройте, говорить, его живого в землю. Зарыли — а на утро глядь голова уж поверх земли. Наконец, вспомнили, что огонь, земля да воздух — все чарам послушно. Один огонь может взять злодея этого. Вырыли. Живехонек. Разминает руки да зубами щелкает, горло кому перегрызть норовит. Ну его тогда заперли в сруб и сожгли... И с той самой поры как ночь, так на Голом острове кто-то плачет и стонет. Сказывают, сын это ходить. Мы признаться мимо по ночам и не ездим. Одного лопаря туда буря пригнала. Рад не рад — вышел. А к утру одичал совсем. Ходит помутившись, на людей не глядит... Вскорости и умер!

Уже на другой день пришлось плыть мимо Голого острова. Страшное для лопаря место оказалось просто каменной глыбой неправильной формы. Пятна красного гранита выделились в серой породе камня.

– Ишь, это кровь его осталась! Сколько весен прошло, сколько раз вода смывала их, а все смыть не может. Все они остаются тут... свидетельствуют... Сказывают, когда водою кровь эту смоет с камня, тогда упокойник и плакать перестанет по ночам!..

Не успели мы отъехать от Голого острова, как наткнулись на другую легенду.

– Видишь ты эту плешку?

Я посмотрел. У берега высилась большая варака с голой вершиной, покрытой ягелевой тундрой. Тундрой в Лапландии называют не болото, как в остальных частях Архангельской губернии, а пространство, поросшее оленьим мохом.

[318] — Тут пропасть нашей лопи костьми легло.

Как видите, лопари привыкли к чисто-русским оборотам речи.

– Давно это было. Швед приходил. Часть лопи в полон взял — девушек оставил, а парней перебил. Кто успел уйти — на эту гору большую ушел. Шведы окружили ее и стали станом. Сорок дней стояли, а на сорок первый пошли к верху и ни одного живого не нашли. Все с голоду померли! Вот оно какое дело было у нас. С той поры мы и гору эту помним. Швед он страшный был. Мечами бился.

– А вы как защищались?

– Мы стрелами больше.

Навстречу попалось пять лодок с лопарями.

– Куда вы?

– А к фильманам пробираемся. Торговать.

Лопари были в праздничных нарядах. Женщины в своих брачных головных уборах и красных юпках.

Воспользуемся случаем, сказать несколько слов о фильманах или лучше финманах, особом племени лопарей, кочующих в северо-западной части Кольского полуострова около границ Финляндии и Норвегии. Большая часть финманов находится в пределах соседнего королевства, у нас было не более сорока семейств этого интересного рода. Наши собственные впечатления мы проверяли рассказами г. Соловцова, долго жившего среди фильманов. От мурманской и терской лопи фильманы отличаются весьма резко. Их первоначальное отечество — или Финляндия или Финмаркен. Наши фильманы — те члены племени, которые остались в России после размежевания Финляндии, России и Норвегии. Фильманы до сих пор ведут кочевую жизнь и занимаются исключительно оленеводством. Обыкновенно они живут в одном месте, пока олени не выедят весь мох в окрестностях, после этого они перебираются верст за десять, за двадцать, стараясь ютиться поближе к Пазрецкой, Мотовской и Печенской губам Северного ледовитого океана, чтобы на лето пригонять свои стада к самым берегам океана, где, во-первых, прохладнее, а во-вторых мало комаров. Весь участок, занимаемый ими, имеет 300 верст от востока на запад и 150 с севера на юг. Они никогда не живут обществами, а семействами, причем очень редко можно встретить два семейства вместе. Вместо вежи или тупы, обыкновенного жилья русских лопарей, фильманы строят кувасы, т. е. палатки из оленьих мехов или грубого сукна, обтягивающих тонкие жерди, расставленные шатром. Внутри куваса — куча камней, на которых раскладывается огонь. Для выхода дыма и для [319] пропуска света — отверстие вверху. В кувасе, несмотря на это, дымно как в коптильне. Над очагом висит медный нелуженый котел с тающим в нем снегом. Вдоль стен, на особо приспособленных жердях, развешано для просушки оленье мясо. За недостатком оленьего, фильманы употребляют в пищу тюленье и даже китовое мясо, особенно если морем выбросит на берег мертвого кита. Тут же висят оленьи меха, упряжь, одеяло, обувь, платье... Нечистота и смрад невыносимый. Тут, на пространстве пяти или шести квадратных сажень, помещаются человек десять одной и той же семьи, вместе с собаками, которых фильманы никогда не выгоняют из куваса. Все фильманы имеют большие стада оленей. Они гораздо богаче русских лопарей; беднейший фильман обыкновенно владеет не менее ста оленями. У других есть и десятки тысяч, а в Ледзовской губе мне указывали на мрачного фильмана, молчаливо сидевшего в углу у колониста. Этот “таинственный незнакомец”, закутанный в ободранные меха, владел стадом в 70,000 оленей, или считая каждого оленя в 7 руб., располагал богатством в 490,000 руб. Фильманы шкуры убитых диких, а иногда и домашних оленей выменивают в Коле или у мурманских колонистов на муку, порох, сукно, посуду и т.д. Главная меновая торговля их производится на ярмарке у озера Эйнара, в Финляндии. Фильманы туда съезжаются отовсюду: и из России, и из Норвегии. Сюда же сбираются финские, корельские и норвежские купцы. Сюда фильманы доставляют лисьи, россомашьи, куньи, выдровые и медвежьи меха. В последнее время они поняли значение денег и неохотно выменивают свой товар на необходимые им предметы. Так что теперь без денег к ним промышленник не суйся.

– Хлеба я сама купить. Давай деньга, говорят они и русским, посещающим их в досужее время.

Фильман даже и по наружности не похож на русского лопаря. Он высок, черноволос. На смуглом лице подозрительно смотрят карие глаза. Наш русоволосый, сероглазый лопарь кажется пигмеем рядом с этими патагонцами севера. Фильман сумрачен и молчалив. Он суров, как и природа, среди которой живет. Недоверчивый, злопамятный, по своей мстительности он служить предметом ужаса для других лопарских племен. Случаев супружеских несогласий, а тем больше неверностей, у них не встречается, хотя браки по любви здесь редки. Очень часто 18-ти и 20-ти-летние молодые парни женятся на 50 и 60 летних старухах и наоборот, за полуживых стариков выходят шестнадцатилетние девушки. В том или другом случае главную роль играет расчет, богатство. [320] Как много между лопарками красивых лиц, так между фильманками они редко. Старуха фильманка — верх безобразия.

Фильманы при всех своих дурных качествах очень гостеприимны. Гость — хозяин в их кувасе. Для него режут оленя, ему подносят долго сберегаемый ром. Фильман кроме того любить роскошь. Кувасы у богачей украшаются изнутри цветными сукнами, коврами или лоскутьями пестрого ситца. Они нередко собирают в кучу своих оленей и любуются на них. Вот что рассказывал Соловцов об этом: “в сопровождении фильмана и около десяти собак, он вышел на высокую пологую гору, с которой было видно во все стороны на несколько верст крутом. В разных местах и то вдалеке видно было не более десятка оленей. Фильман что-то закричал собакам особенным голосом, и те с громким лаем и визгом бросились в разные стороны; лай их скоро замолк в отдалении. Прошло около часу, где-то опять смутно послышался голос собак и вслед затем с разных сторон стали показываться олени... Скоро огромное стадо их в несколько тысяч голов так тесно столпилось около нас, что яблоку было упасть негде. Их ветвистые рога казались массами кустарника, обезлиственного осенью. Вокруг стада в разных местах сидели собачонки, как будто караульщики. Случалось, что какой-нибудь олень отделялся от стада, тогда собаки бросались на него и заставляли возвратиться на свое место. Этих собак фильманы ценят очень высоко. Фогт рассказывает, что некоторые оценивались в 300 и более таллеров. При мне за собаку лопарь эк-островского погоста заплатил десять оленей. Фильманы никогда не знают счета своим оленям, только ножом на каждом из них они делают свое тавро.

– Что же, выгоден этот торг?

– Оно не для выгоды. Так — время провести. Фильманы гостей любят...

Спустя два дня плавания по этим очаровательным пустыням дальнего севера, мы наконец добрались до Сонгельского погоста. Куча гнилых туп, амбарушков и старая часовня — простой сруб, крытый на два ската — вот и весь лопарский поселок, погост. Здесь не было никого. Одни ушли на озера и реки, другие к морю на промысла. Все население погоста вернется домой только к Рождеству. Некоторые нотозерцы уходят в море на все лето, а сонгельцы все отправляются в Печенгу, промышлять рыбу. Нотозерцы сверх того занимаются лесными порубками. Вообще все лопари этой части Кольского полуострова море предпочитают озеру. Так мотовские уходят сплошь в море и работают в Мотовской губе, печенгцы вместе с сонгельчанами промышляют в Малонемецкой губе (Пе[321]ченга). Для этого они разбиваются на артели по четыре человека в каждой. Такая артель садится на тройник (род поморской шняки, только поменьше) и уже работаете не на хозяев, а на себя. По окончании каждого промыслового периода, добыча отдается печенгцами хозяевам Круглым, а сонгельчанами — норвежцу Далю, по тем же ценам, по каким сбывают свою рыбу русские. Прежде лопарей и тут притесняли, но теперь, когда на Мурмане сильно развилась конкуренция, лопари тоже взялись за ум. До чего в этом случай поднялась ценность рыбы, видно из того, что еще в 1861 году сонгельчане отдавали рыбу морского улова по 15-20 к. за пуд, а с устройством колонии на Мурмане и приходом туда кораблей они не продают ее дешевле 40 к. Тресковое сало (макса и воюкса) с 80 к. дошло до 1 р. 50 коп., гретое же до 4 р. За то одновременно с этим многие лучшие губы были отняты у лопарей и отданы колонистам. Так лучшая на Мурмане промысловая губа Ура отдана финам. В губе Меце промышляют семгу мотовские лопари, но в последнее время и на эту губу наложили свою хищную руку колонисты. Они же забрались и в другой летний приют мотовских лопарей — в губу Мотку. Семга ловится сонгельскими лопарями и нотозерцами в Печенгской губе, причем промысел этот здесь распределен по погостам. Каждый погост имеет свои гарвы (сети) и добычу делит по душам. Таким образом коммунальная идея правильного распределения богатств давно уже разрешена лапландцами в положительном смысле. Замечательно, что, пока лопари промышляют одни, то хотя бы они принадлежали к разным погостам, между ними никогда не бывает распрей и ссор. Но, как только между ними замешаются русские, — дело не обходится без хищничества с одной и отпора с другой стороны. В Тириберке к местному лопарскому обществу приписаны колонисты. Лопари должны были им уступить часть своего промысла, соответствующую числу душ. Поэтому тотчас же здесь и началась безурядица. Получив часть, колонисты захотели захватить все. Нельзя при этом не заметить, что местная администрация, задавшись благодетельным для Мурмана упрочением колонизации на нем, слишком односторонне отнеслась к этому делу. Колонистской волости предоставлено право владеть береговою полосою от Колы до норвежской границы. При этом позабыли только одно, что полоса эта ранее принадлежала единственным собственникам-лопарям. Уж если необходимо было при устройстве этого дела прибегать к некоторому захвату, то лучше всего было бы печенгских, мотовских и других лопарей, обыкновенно промышляющих в море и нуждающихся в береговой полосе, тоже приписать в колонистскую волость. Тогда, по крайе[322]ней мере, пользование берегом было бы общее и несправедливость оказывалась бы не столь велика.

Лопари сонгельского и нотозерского погоста, некогда очень многочисленные, с каждым годом вырождаются. Во всей Лапландии у нас заметно вообще уменьшение населения, но здесь это явление особенно сильно. Наши оптимисты утешают себя тем, что это неизбежно там, где культурная раса сталкивается с номадами. Я бы им посоветовал обратить внимание на свидетельство норвежского профессора Фрийса, который говорить, что с 1567 по 1815 г. податные списки норвежских лопарей показывают “увеличение лапландского населения в восточном и западном Финмаркене, и именно число лапландцев в этот период времени возросло в трое”. У нас же, судя по свидетельству летописей и по показаниям местных старожилов, число лопарей за то же время уменьшилось почти в семь раз!

Противоположность между русскими и норвежскими лопарями в пользу последних была так велика, что, например, Фрийс не мог относиться к первым столь же беспристрастно, как он относился ко вторым. Поэтому норвежский профессор наделил наших инородцев всевозможными пороками, называл их ворами и мошенниками, чего в действительности не было вовсе. Я в сонгельском погосте оставлял свои вещи, деньги, ром и уходил на несколько дней в окрестные горы. По возвращении, я все заставал целым, хотя лопари и не имели никакого основания опасаться меня. Тоже повторялось и в других лопарских погостах.

В Лапландии учреждена обязанность лесных сторожей. Таких считается двенадцать, и каждый из них получает по 80 руб. в год, да два объездчика по 150 руб. Большая часть дач расположена внутри Лапландии, где вовсе нет сплавных рек, а способы перевозки заключаются в оленях, которые не поднимут и одного бревна. Никакой порубки леса здесь быть не может вовсе. Охранять лесов не от кого. Лопари строят свои жилища из кольев и мелкорастущего леса. До крупного они не касаются и нужды в нем не имеют никакой. Дрова у них из сухоподстойного леса. В случае лесного пожара один сторож ничего не сделает, и лопарей созвать на помощь нельзя, потому что они живут разброскою, верстах в двадцати один от другого, в одиночку. Расход на наем лесных сторожей производителен только в пограничных с Норвегией дачах, по Подрюхе и Печенге с Моткою и Туломой, по которым сплавляют лес. В остальных дачах он мог бы быть упразднен, без всякого вреда делу.

– Что у вас делают лесные сторожа? спрашивал я у лопарей.

[ 323] — А пьянствуют, да на боку лежат. Потому работы им никакой нет.

Фильманы любят подарки и за них отплачивают равноценными вещами. Поморы ходят к ним в гости и несут в дар фильманам кусок яркого сукна не больше аршина, шелк или бумажный платок, чаще же всего печеный хлеб и немного коровьего масла. За это от щедрого хозяина они получают оленя. Нередко поморы крадут у фильманов оленей. Если вора не поймали, — дело сходит с рук. Фильман не пойдет на них жаловаться. Если же похититель застигнут с поличным, — ему нечего ждать пощады. Фильманы бьют его до смерти. Фильманы едят оленей, рыбу, тюленье и китовое мясо — и все это сырьем. Соли они не знают вовсе. Случается, что в голодные годы они едят мясо лисиц, россомах; величайшим лакомством у них считается кофе. При всем этом они отличаются крайнею неопрятностью. Собак кормят из той же посуды, из которой едят сами, и никогда ее не моют. Их лица и руки незнакомы с употреблением мыла. Одеваются они также отлично от лопарей: печок из оленьих шкур шерстью вверх, яры из оленьей шкуры, снятой с ног. На голове шапки, похожие на кучерские, с четырехугольным верхом из синего сукна и с меховым околышем. У каждого за поясом большой нож, которым и дрова рубят, и кережки делают, и оленей колют, и пищу режут. Лопари все православные; фильманы исповедуют лютеранство, исполняя все церковные обряды во время съезда на озеро Эйнаре, где живет их пастор; в каждом фильманском семействе есть библия и евангелие; всякий фильман читает и пишете по-фински, точно также, как норвежские лопари читают и пишут по-норвежски.

Встречаемые нами на Нуот-озере лопари пробирались к фильманам, чтобы запродать им пороха и других вещей, предварительно вымененных ими в Коле...

В сонгельском погосте заживаться было нечего. Нам приходилось вернуться поскорее в Колу, чтобы приготовиться к самой интересной части путешествия — к экскурсиям на озера Мездр, Имандру, Лавозеро и Ковдо. Таким путем мы должны были проникнуть в самое сердце Лапландии. Поэтому, осмотрев только пустынные Кодовские горы, мы отправились обратно и на озере Ното выдержали крушение во время бури, чрезвычайно опасной в этих местах. Воды озера не представляли правильного волнения, а кипели как в котле, заливая лодку. Руль перестал слушаться. Пришлось с крайней опасностью поставить парус и пуститься на авось. Зачерпывая воду носом, наш тройник несколько раз чуть не опрокинулся, и только спустя три часа неправильного бега под по[324]стоянно менявшимся ветром, мы наконец с разбега ударились на мелководье о береговые скалы. Лодку разбило. Мы же отделались только незначительными ушибами.

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011