В начало
Военные архивы
| «Здания Мурманска» на DVD | Измерить расстояние | Расчитать маршрут | Погода от норгов |
Карты по векам: XVI век - XVII век - XVIII век - XIX век - XX век

В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. ПЛЕМЕНА ГЛУХОГО УГЛА.


[421]

Корелы.

Достаточно бросить взгляд на карту Кемского уезда, Архангельской губернии, раскинувшего на тысячи верст свои необозримый тундры, леса, пустыни и горы, изрезанного глубокими бухтами Беломорья и Ледовитого океана, чтоб заключить о разительном богатстве типов и рас этого, в высшей степени интересного края. Лопари, пасущие стада своих оленей в пустырях Кольского полуострова, колонисты всевозможных племен, скучившиеся в немногих местах Мурманского берега, поморы — сильные и могучие потомки новгородских ушкуйников, и, наконец, корелы, осевшие в самом [422] глухом закоулки Кемского уезда — вот те главные племенные центры, от которых в разные концы нашего отдаленного севера легли побочные отрасли, скрещиваясь между собою до бесконечности.

Из этих народностей, очень интересно племя — корелы, со многими другими принадлежащее финскому корню. Неисходная лесная дичь, со всех сторон охватившая эту расу, уединила ее до такой степени, что в среде корел и доныне живут неизменными предания и былины далекого прошлого. Страна, где они разбились на одиннадцать волостей, то поражает одинокого путника суровым бесплодным простором малолюдных гладей, то замыкает его в торжественно молчаливые, внушающие невольное благоговение леса, то озаряет его светлою улыбкой при виде идиллических островков, мирно и приветливо отражающихся в тихой влаге светловодных озер. Сегодня, например, вы пересекаете голую пустыню, сквозь сухую и песчаную почву которой прорезываются кое-где острыми гребнями изломы и углы гранитных пород. Утомленный взгляд и на далеком горизонте встречает с тупым равнодушием однообразное продолжение той же, подавляющей мысль и душу степи. Серое небо низко стелется над нею, словно желая слиться с этою голиною своими чудовищными тучами. Иногда только подымется иззубренная линия гранита, вывороченного стихшною силой из сокровеннейших недр земли, и стоит она перед вами мрачною стеной, из редких расщелин которой треплется по ветру сухие былинки. Одинокая ель кое-где венчает вершину небольшого холма, беспомощно опустив свои ветви и хирея, словно окружающая ее почва истощила все свои силы на поддержку этого жалкого дерева. И снова гладь, бесконечная, неоглядная, гнетущая...

Еще день такого печального странствия, и к вечеру вы замечаете на горизонте синеватую, волнисто-изгибающуюся на сером фоне неба полосу. Пристальнее и пристальнее вглядывается в нее путник. Вот перед ним кое-где поднимаются сначала редкими пятнами убогие поросли сосняка, клочьями ложатся вправо и влево моховые прогалины, издали тянет смолистым тонким ароматом, и, наконец, он разом погружается в великое царство северного леса в эту неисходную дичь, в эту область толстых и стройных стволов, высящихся один за другим грандиозною колоннадой. Далеко, далеко белеют все те же мощные стволы, разветвляющиеся капители которых как будто поддерживают тяжелые своды, арки и купола неба. Нога уходит в мягкие подушки серебристого моха, выстилающего почву; кое-где алеет прихотливым узором брусника; пучки ярких грибов скучиваются у подножий лесных великанов. Вот на версты протянулась обгорелая лысина — след лесного по[423]жара; обугленные остовы гигантов, спаленных молнией и залитых дождями, угрюмо поднимаются на черном просторе такого понизья, а мелкая поросль уже пробилась своими зелеными верхушками, робко выглядывая из-под угля и пепла. Но вот издали вновь потянулась лесная полоса, словно очерчивая пределы того простора, на котором когда-то бушевала стихийная сила огня. Опять лесные вершины, мерным, высоко расстилающимся гулом навевают на душу целебное спокойствие. Взгляните вверх, как переплелись эти ветви, как редки просветы серого неба, а тут, внизу, какая сочная холодная тень стоить в бесконечных коридорах, образуемых сводами лесных вершин!..

Вот перед вами почти отвесный, поросший теми же соснами спуск: вы сходите с головокружительною быстротой. Внизу, там далеко внизу зеленеет ровное пространство леса; еще один шаг и вам кажется, что вы ступите ногой на его острые верхушки. Со дна этого провала поднимаются клочья серого тумана, цепляясь все выше и выше по корявым стволам ветвистых гигантов. Вот в однообразном море мглы только кое-где еще плавают зеленые пятна; вот все заволокло им, и вы в трех шагах от себя едва-едва различаете какие-то неопределенные очертания. Берегитесь спускаться дальше: там растянулась болотная низь, сплошь покрытая обманчивыми мховыми кочками. Прислушайтесь: кто то словно стонет и кличет в этом омуте. Робость и тоска мало-помалу проникают в самое мужественное сердце, и вы не знаете, куда уйти отсюда... Итак, целые дни скучного, однообразного паломничества. Порой леса оглашаются громкими криками арктических птиц, суетливо снующих над самою головой странника. Изредка он услышит мелодически, переливчатый рокот ключа, серебристая нить которого, изгибаясь, прорезывает мховую чащу. А там дальше целый сноп лесных ручьев, с гулким журчаньем выбегающих из окрестного болота. Красноватая вода их мелкими каскадами огибает серые валуны, рассеянные то по руслу их, то уныло выглядывающие у подножий деревьев. Редко-редко прозвучит и замрет здесь выстрел одинокого охотника-корела — и опять вечное, неизменное молчание...

Но вот лес становится реже и реже. Прогалины шире и шире ложатся вправо и влево. На вас потянуло чем то свежим и влажным. Небо высится приветливее и ярче. Еще два-три часа пути, и вы остановитесь, как очарованный. Уходя в неведомую даль, синеет и блестит перед вами одинокое лесное озеро. Чисты и прозрачны его безмятежные воды. С середины, на самой значительной глубине, можно видеть разноцветные полосы песку и серые камни, лежащие на его ровном, пологом дне. Небольшие заливчики глубоко [424] вдаются в сосновую глушь, охватывая серебряною каймой толстые стволы царственных великанов, целиком отражающихся в мирных водах ласкового озера. И небо здесь краше и яснее. Безоблачная лазурь опрокинулась над этим уголком величавым куполом: залетная чайка сверкнет над ним ярким, режущим глаза белым крылом, высью да низью мелькнет она перед вами изломанною линией и исчезнет в той дали, которая так приветливо яснеет, словно маня к себе утомленного путника... Хорошо у вас на сердце. Возьмите челнок и смело доверьтесь этому прелестному озеру. Бури и грозы не волнуют его заманчивой глади. Вот прямо перед вами поднялся поросший мелким леском островок; небольшая бухта врезалась в его отлогий берег, и через несколько минут вы уже бродите в смолистой чаще, охватывающей вас со всех сторон неведомым, волшебным царством севера. Кое-где вы замечаете остатки каких то прочных построек, безлюдных и мертвых: это — жалкие развалины тех скитов, где когда-то кипела и ширилась необузданная, полная воли и дикого разгула жизнь наших отщепенцев. Еще несколько лет, и зеленая сплошная чаща охватит их со всех сторон, и незаметно для постороннего взгляда догниют эти печальные избы в вечной и ничем невозмутимой глуши.

Таковы пейзажи кемской Корелии. Иногда земля прорезывается бурливыми, с камня на камень переливающимися речонками, где убогий инородец ловит в заколы и сети рыбу. Часто у самого берега таких речек ложится неисходная топь. Версты здесь семисотные, немеренные. Редко-редко забросит судьба в этот край пришлого человека, и с удивлением вглядывается он в оригинально сложившийся быт корела.

Там, где берега рек и озер образуют хорошо защищеные от северного ветра покатости к югу и юго-западу, высятся небольшие поселки из двух или трех домов, отрезанных целыми верстами от других таких же усадеб и хуторов. Самые избы корел строятся на манер французской буквы L, лицевая узкая часть их выступаете вперед, а задняя, составляющая основание буквы, находится во дворе. Устройство этих домов, в главных своих чертах, следующее: лестница из сеней ведет обыкновенно вверх, где налево помещается вход в чистую комнату или светелку, а направо коридорчик отделяет жилую избу от повети. Против изб устраиваются клети; нижний этаж занят помещением для скота, хлевом для овец и кладовою без окон. Светелка и жилая изба далеко неприглядны. Тут возвышается большая русская печь, вылепленная из глины, потому что добывание и выделка кирпича [425] неизвестны корелам. В противоположном углу образа, иногда весьма ценные по своей древности. Посуды и утвари — мало. Глиняные горшки редко-редко довозятся сюда из Архангельска. За неимением крынок, даже молоко ставится в печь в берестяных коробах. Амбары, овины и бани с печами из дикого камня строятся совершенно отдельно от изб. Бедность этого несчастного, в неисходную дичь заброшенного племени, обнаруживается, между прочим, в обилии курных изб.

Составляя побочную отрасль финского корня, корелы говорят собственным наречьем, мягким и звучным, хотя и малообработанным. Их поэтические песни, былины давно уже обратили на себя внимание финляндских филологов, но, к сожалению, до сих пор еще не переведены на русский язык, что подало повод знатоку корельского быта, г. Чубинскому, сказать, что корелы вовсе не имеют собственных песен. Люди, знающие хорошо язык этих инородцев, говорят, что в их песнях грациозно схвачены и необыкновенно просто переданы те элементарные движения человеческой природы, для которых лучшими рамками служат величавые леса, мечтательный говор лесных вершин, светловодные глади одиноких озер и тишина закинутых в неведомую дичь островов Рекой, лесом и пустыней веет от их сказаний, передаваемых друг другу в длинные, зимние вечера на посидках. Музыкальный ритм их песен крайне однообразен. Соседние с русскими волостями корелы хорошо говорят по-русски, но на 18,000 душ этого племени наберется не более 300 человек грамотных. Столь незначительный процент объясняется, главным образом, тем обстоятельством, что раскольничье население корелов относится весьма недоверчиво к русским священникам, на которых возложено здесь народное образование. Да и сами священники спустя рукава ведут дело школы и мало принимают участия в успехах своих учеников. Администрация настоящего времени положительно убедилась, что духовенство на севере окончательно неспособно к педагогической деятельности. Сверх того, недостаток досуга и подавляющее влияние тяжелого и неустанного труда парализуют развитее грамотности между корелами. Некоторые из корелов посещают кемские шкиперские курсы.

Почти половина этих инородцев принадлежит расколу, и только 62% исповедует гласно православие, втайне сочувствуя различным раскольничьим толкам. Сектанты здесь, главным образом, делятся на филиповцев и даниловцев. Те и другие принадлежать к беспоповщине. Филиповский толк был здесь основан тотчас после объявления Петром Великим первого рекрутского набора. Особенно сильно развилось здесь диссидентство после бегства из Соловецкого [426] монастыря раскольников, рассеявшихся по глухим местам Олонецкой и Архангельской губернии. Центрами распространения раскола быль Выгорецкий скит, основанный Данилой Викулиным в XVII веке, и Топозерский, до 1770 года неизвестный никому из официальных лиц. В первом спасалось 2,000 мужчин и 1,000 женщин, во втором 300 тех и других. Творившиеся здесь безобразия имеют нечто себе подобное в заволжских пустынях, где кучились отщепенцы средней и южной полосы России. Разврат и преступления кишмя-кишили на глазах всего раскольничьего мира. В глубокие воды Топозера кидали сотни рождаемых в ските младенцев, и блаженной памяти капитан-исправники, с свойственною им находчивостью, умели обратить это обстоятельство в постоянную доходную статью. Гулящие купецкие дочки свозились сюда из Москвы, Ярославля и других центров нашего отечества, благодаря чему, казна топозерская не оскудевала. Беглые всех сортов и наименований находили здесь верный и постоянный приют, а скитские большаки весьма выгодно пользовались их силами. Ежегодно от Топозера во все стороны расходились миссионеры раскольники, весьма успешно совершая свою деятельность в затерянных на необозримом просторе поселках. О некоторых из этих проповедниках и до сих пор хранятся самые чудовищные предания. Так, например, одного из выселка в выселок возили на себе корельские девушки, в украшенной серебром упряжке; другой, будто бы, вошел в Ухту по воздуху, предшествуемый громовою тучей; третий предсказал свою смерть и чтоб не прослыть ложным пророком, в назначенный день и час, сжег себя со своею любовницей, беглою солдаткой, в бане; четвертый совершил чудо оригинальнейшего свойства: в один и тот же день утром он лишил девственности пятьдесят девушек и вечером воротил им утраченную невинность мановением изливавшего сияние жезла, и т. д. до бесконечности.

В настоящее время раскол здесь падает весьма заметно. Образовались три новых православных прихода, что вместе с существовавшими прежде, составило пять. Церкви или погосты их помещаются в селениях Юшкозеро, Паннозеро, Шуезеро, Ухта, Воккаволок, Тунгуд, Маслозеро. Нынешние сектанты только не едят и не молятся вместе с православными; о своем же толке имеют весьма смутное понятие. Чуждые былому изуверству, они представляют благотворную почву для наших миссионеров, и по всем вероятиям еще через двадцать или тридцать лет заглохнут здесь последние следы даниловщины и филиповщины.

Нравственность и целомудрие корелов не имеют ничего себе подобного. Преступления против чужой собственности составляют [427] здесь совершенно исключительные явления. Об убийствах рассказывают только предания. Но самая выдающаяся черта их — отсутствие пьянства, этой разлагающей язвы славянской расы. Во всей Корелии существует только один кабак, в Паннозер. Сверх того, корелы трудолюбивы и мягки. У них неизвестно семейное самодурство; деспотизм мужа и отца, благодаря исторически слагавшимся условиям их быта, представляется неслыханным явлением. Племенной тип не особенно выдается. Светло-русые волосы, голубые, несколько робкие глаза, широкий нос, выдавшиеся скулы и узкий лоб — вот черты в которые сложилась физиономия корела. Обрезанные выше лба волосы не разделены пробором. Некоторые пожилые раскольники подстригают макушку. Рубаха из толстого самодельного холста, свитка серого деревенского сукна, сапоги желтой кожи для мужчин, сарафан из пестряди и башмаки для женщин — вот и вся их одежда. Богатые корелы носят плисовые или суконные бострюки (в роде кафтана). Посещающая Финляндию молодежь следует иной моде. Она щеголяет сюртуками и пальто, но остается неизменно верною толстым холщовым брюкам, усеянным мириадами заплат. Девушки носят на голове повязки, а женщины повойники (сорока). Полушубки из домашних овчин совершенно достаточны для этого приобыкшого к холоду народца. Нищета корела ярче всего обнаруживается в его пище. Только местные богачи едят чистый ячменный хлеб без всякой примеси. Остальные смешивают его с корой и соломой. Г. Чубинский свидетельствует, что есть бедняки, исключительно питающиеся соломой да корой. Но это сведение должно принимать весьма осторожно. Трудно верить, чтоб человек мог поддерживать свое существование такими непитательными материалами. Мне, впрочем, известны корелы, употребляющие хлеб такого рода, где ячменя содержится не более 15 и 10%. Рыба, в виде ухи и пирогов, соленые грибы, брусника и морошка, пареная репа и картофель дополняют стол небогатого инородца. Говядину он видит у себя только в Рождество и Пасху. Зажиточные корелы, вместо водки, пьют кофе, доставляемый сюда из Финляндии, и в исключительных случаях варят нечто в роде пива — туосамо. Вообще, они крайне неприхотливы в пище, почему богатые поморы особенно ценят их, как работников.

– Много ли деревень у вас? опрашивал я одного из этих инородцев, хорошо знакомого с краем.

– А с выселками — ста два будет.

– Как же строятся они?

– А по речкам, да по озерам тихие места выбираем. У воды все. Корел воду любит, потому в ней синь небесная, да и рыбой [428] побогаче. Светлынь благодатная! Особенно любим мы такие продолины, где лужки зеленеют между лесом и водой. Тихо там. Рази что дожди часты, да водяные обижают.

– Где же у вас самое большое село?

– Больше Ухты нет. Ухта всем деревням — большак. Однех мельниц в нем 15, кузницы 3, да церковь с часовней.

– А сами вы откуда будете?

– Из Шуезера. У нас народ больше железо добывает. Ножи, ружейные стволы делаем да продаем.

– А скот держите?

– Есть лошади, коровы, да овцы. В других волостях и олени. Лошадей больше из Финляндии берем, сами не ростим.

Ценность лошадей здесь не превышает 60 рублей; иногда за 25 р. можно приобрести хорошего и крепкого коня. Безрогие и малорослые коровы дают весьма мало удоя, от недостатка хороших пастбищ. Везде на севере, где пастбища находятся в изобилии, скот приближается к ост-фрисланской породе, от которой происходит и холмогорская отрасль, пользующаяся заслуженною известностью на рынках Петербурга и Москвы. Летом лошади пасутся в лесах без присмотра. Проезжая дебри Корелии, немудрено издали услышать короткий и резкий звук колокольчика, привязываемого хозяевами на шею своим лошадям. Среди торжественного молчания, эти колокольцы производят на одинокого путника странное, невыразимое впечатлите. Вспоминаются другие картины, окрашенные ярким и теплым солнцем юга, роскошные задонкие пажити, луга и степи, по которым лениво колышется ковыль, где с зари до зари тысячами голосов, красок и благоуханий сказывается дивная, богатая природа. А тут все тихо и мертво, пустынно и уныло...

В лесах этого края водятся медведи, лисицы, росомахи, зайцы, куницы, горностаи, выдры, белки и дикие олени. Лисиц, зайцев и росомах корелы ловят в капканы, которые ставятся по звериным тропкам в самой глухой дичи лесных трущоб. Лисиц часто добывают детенышами и выкармливают дома. Остальных животных стреляют. Нам часто случалось встречаться с охотниками такого рода и удивляться их смелости. С дрянным обломком какого-то ветхозаветного ружья, которого ствол кое-как привязан к ложу дрянной веревкой, отправляется местный Немврод на медведя, в полном убеждении, что его вооружение не оставляет желать ничего лучшего. Молчаливо, без песен и оклика, проходить он со своею собакой невозмутимые дебри, отыскивая в отдаленнейших закоулках лакомого на ягоду медведя или легконогого, стрелой мелькающего между соснами, оленя. Случается иногда, что [429] такой охотник и вовсе не возвращается домой, в свой убогий выселок, где ожидающая его семья коротает ночи бесплодными вздохами да слезами... Еще беднее складывается после этого и без того убогая жизнь жены и безприютных детей, увеличивающих собою постоянную армию нищенствующих по богатым поморским селам корельских артелей. Инородцы ловят, сверх того, глухарей, тетеревов и куропаток. Рябчиков бьют они особенными, приспособленными собственно для этого промысла, винтовками.

Б бурливых речонках, мирных озерах Корелии водится семга, сельди, сиги, нергасы, щуки, ряпуксы и другие рыбы, которых добывают местные жители сетями, мережами и неводами, доставляемыми с шунгской ярмарки, Повенецкого уезда. Мережи устраиваются в заборах над порогами. Таким образом ловится семга в Пудожемье, в реке Кеми, лохи в реках Кеми, Понгаме и Ковде, прочая рыба в озерах. Всего этот промысел доставляет корелам не более 15,000 руб. — сумму, далеко недостаточную даже для продовольствия 1,500 человек, занимающихся рыболовством.

Корелы, кроме того, отправляются покрутами (работниками) на судах богатых поморов на Мурманский берег, занимаются извозничеством, кузнечным ремеслом, смолокурением, судостроением, торговлей и хлебопашеством. Но всё эти промыслы крайне незначительны. Они едва достаточны на уплату податей; остальные средства корел добывает гораздо более выгодным занятием — нищенством, которое организовалось здесь на весьма рациональных основаниях.

Проезжайте зимой по глухим дорогам этого края: узкие и извилистые, тянутся они к немногим местным центрам, уходя под серым небом в ту неведомую даль, где, кажется, нищета должна быть еще ужаснее и тяжелее. Часто вы увидите проходящие мимо вас артели жалкого, слабого и изморенного люда, несчастных голодных детей, едва передвигающих ноги за больными, чахлыми матерями. Безнадежность и отчаяние сказываются в каждой черте этих бледных лиц с заострившимся чертами, с болезненно неопределенным взглядом. На минуту они мелькнули мимо вас, но сердце ваше охвачено тоской, и надолго эти печальные образы будут преследовать свежего человека, пока иные, более светлые впечатления не заставят его позабыть случайно встреченных им бедняков. Все эти артели голодных бедняков направляются в богатые поморские села и посады, где народная благотворительность давно уже стала весьма обыкновенным явлением. Сверх того, эти ассоциации поддерживаются приношениями московских купцов — раскольников, без чего население многих корельских поселков бесследно вымерло [430] бы, а самая раса выродилась бы в слабое, ни к какому самостоятельному труду неспособное племя. Летом все эти несчастные ловят рыбу, занимаются промыслами и уходят на Мурман.

В прежнее время, когда корелы могли беспрепятственно торговать с Финляндией, положение их было гораздо лучше. Теперь у них отнимают товар и предают суду, как только они показываются в великое княжество. А между тем, торговые способности этого инородческого племени весьма замечательны. Разносчик-корел заткнет за пояс нашего офеню и дай простор этим коммерческим предприятиям — нищенство здесь мало-помалу уничтожилось бы, и несчастные в настоящее время труженики сумели бы в самое короткое время на прочных основаниях установить свое экономическое благосостояние...

Корелы верят в домовых, дворовых, гуменных, банных, леших и водяных. Первые трое — добры, остальные злы. Гуменный разметывает вымолоченное зерно, банный давит поздно парящихся, водяной, того и гляди, затопит купающихся на закате солнца или балующихся в воде. В лесу иногда поднимается гик, крик и смех. Трещат деревья, шумят их вершины, кто-то гогочет зычным голосом по ветру — это великан леший, обходящий свои владения. Горе тому, кто на него наткнется случайно! Водяной весь оброс черными волосами; дико смотрят его черные глаза из-под густых, низко нависших бровей; кто его увидит — того ждет конец неминучий в светловодной пучине. Народное суевере здесь весьма оригинально объясняет происхождение людей и чертей. Вот поверье, приведенное г. Чубинским в его статистическом очерке Корелии:

“У одной жонки было три-девять сыновей; ей стыдно показалось всех нести ко кресту, потому что у других не было столько сыновей; поэтому, она девятерых бросила в лес, девятерых в воду, а девятерых принесла ко кресту. Когда поп спросил жонку: все ли у тебя тут дети? Жонка ответила: все; поп на это сказал ей: ну, когда ты меня обманула, то пусть будут те лешими, которых ты бросила в лес, а те водяными, которых ты бросила в воду. А эти пусть будут крещоны. От этого-то и произошли люди крещоные и черти лесные и водяные.”

Некоторые предания корелов рассказывают о каких-то железных людях, которые облили кровью их землю и крестили их силой в христианскую веру. Больше ничего неизвестно о водворении здесь новой религии. Видно только, что она нелегко досталась мирным и робким инородцам. Другие былины рассказывают о свирепых ушкуйниках, разорявших корельские села. Видно, и здесь новгородская слава прошла не без следа, оставив кровавый след [431] в памяти небольшого и никому невредившего племени. В Корелии женихи иногда увозят невест, и старики прощают эти похищения. Церковный брак совершается чрез несколько лет после свадьбы. Девушка часто живет с одним, а выходить замуж за другого. Во всяком случай, дети, происходящае от таких сожительств, считаются законными. Женщина здесь вполне самостоятельна. Ея положение неизмеримо выше любой славянки, которая в своей семье является печальною и покорною рабой. Хозяином в семье считается не самый старший, а тот, кто больше всех приобретает. Дома, по смерти отца, не делятся, а достаются одному из сыновей или дочерей по жребию. Если по смерти жены и остаются сыновья, ее приданое все-таки возвращается ее сестрам или матери. Хозяин не смеет бить работника: если хозяин обидит его, батрак уходит от него, не возвращая забранных вперед денег.

Умирающих и трудно больных корелы окуривают ладаном; мертвых кладут на сено и моют, затем, его перекладывают на новое сено. Целований нет; посещающие только кланяются телу. При отпевании покойника начинается страшный рев с причитаньями, который корелы заимствовали у русских. Гробокопателей просят неплотно зарывать могилу, чтоб порой можно было разговаривать с мертвым и слышать его советы. На могилу приносят блины. Часть их съедается тут же, другая раздается бедным, третья относится домой.

Сватает невесту отец или брат жениха с родственниками. У дома невесты они стреляют из ружья и, входя в избу, не садятся. Если их угощают родители невесты — значит, они получили отказ. Если же сватьев не потчуют, значит предложение их принято. Иконой и хлебом не благословляют. На смотринах невеста сидит за занавесом, полы которого держит бабка, принимавшая ее при родах. Видеть невесту можно не иначе как подарив что-нибудь бабке. После многих обрядов, имеющих отдаленное сходство с бывшими новгородскими свадьбами, тысяцкий ведет жениха и невесту спать в чулан или горенку. Невеста должна раздеть жениха. Она снимает с него сапоги и находить в них его подарок — деньги.

Таковы общие черты быта этого бедного племени. Поэтическая обстановка его могла бы привлечь пришлых людей к изучению его жизни, если б не так разброшен и дик был этот глухой угол. Бездорожье, безлюдье — вот что пугает наших исследователей...

 


<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

 

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011

 

| Почему так называется? | Фотоконкурс | Зловещие мертвецы | Прогноз погоды | Прайс-лист | Погода со спутника |
начало 16 век 17 век 18 век 19 век 20 век все карты космо-снимки библиотека фонотека фотоархив услуги о проекте контакты ссылки

Реклама:
*


Пожалуйста, сообщайте нам в о замеченных опечатках и страницах, требующих нашего внимания на 051@inbox.ru.
Проект «Кольские карты» — некоммерческий. Используйте ресурс по своему усмотрению. Единственная просьба, сопровождать копируемые материалы ссылкой на сайт «Кольские карты».

© Игорь Воинов, 2006 г.


Яндекс.Метрика