В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. ПЛЕМЕНА ГЛУХОГО УГЛА.

[459]

Трудно найти страну неприветливее, климат суровее и жизнь скуднее, чем на той оконечности Сибири, которая омывается с одной стороны Ледовитым, а с другой Тихим океанами. Особенно мрачным колоритом отличается край, лежащий за 65⁰ к северу от линии, проведенной через Гижигинск и Нижнеколымск. Характер этой территории не лишен оригинальности и дикого величия, но красота ее подавляет мысль, пугает душу случайного путника. Громадный простор не оживляется зеленью приветливо раскинувшегося леса, мертвые луга только на два месяца запестреют желтыми и белыми цветами, напоминающими вам о роскошной растительности иных широт. Бесплодные долины этого края — бесчисленны. Также неисчетны черные вершины обнаженных гор, каменные скаты которых только изредка покрыты густою порослью ягеля — оленьего моха. Эта пустыня — беззвучна. Словно царство смерти, сковывает она громкое слово и смелую песню. Гребни гор причудливо изрезаны выступами скал, то острых и длинных как готические колокольни, то полукруглых как купола, то неровных иззубренных, покрытых щебнем и вечными снегами. По ложбинам [460] образуемым часто отвесными скатами гор, бегут весною грозные потоки. У рек, вливающихся в Арктическое море и Тихий океан, летом сосредоточивается все живое, тут бьется пульс этого сумрачного края. Но отойдите от реки на версту или две — и та же мертвая глушь охватить вас со всех сторон, неотступно преследуя вашу мысль подавляющим однообразием диких пейзажей. А зимою страна еще непригляднее, еще сумрачнее. Снега сглаживают все трещины, расщелины и выступы гор, снега заваливают долины, покрывают ложа окованных льдом рек — и только полярное сияние отсветом своего мрачно-сверкающего сегмента придает фантастическую жизнь и призрачное движение этому белому простору...

Судьба и сюда, в этот дикий и печальный угол заносила изгнанников. Жизнь их была одною беспрестанною агонией. Дети роскошного юга, они замирали и гасли здесь среди мертвого молчания и почти вечных снегов. Не дай Бог никому вынести то, что выносили они! Лучшим исходом для них была смерть. Другие сходили с ума, третьи решались на самоубийство. Правда, ниже 65⁰ край этот становится приветливее, густые леса покрывают его глади, а самые болота зеленеют под сочною порослью северной флоры, но и здесь дикая жизнь номадов заключена в такие тесные пределы, что от нее с ужасом отступить мало-мальски развитой человек. Весь этот район, от Олуторовска до берегов Ледовитого океана и от Чаунской губы и Гижичи до Берингова моря, занят бродячим населением чукчей и коряков. Первые нераздельно владеют территорией, простирающейся к северу от реки Анадыри, и не пускают селиться и кочевать здесь не только чуждых им русских, но и коряков, с которыми они имеют много общего. К югу от Анадыри до самой Камчатки земля номинально принадлежите корякам и ламутам, но не смотря на это чукчи и кочуют и живут между ними; впрочем, южнее Олуторовска их уже не видно. Чукчи, коряки и ламуты по всей вероятности составляли одно племя. В их языках, обычаях и преданиях мало различий. Случайные обстоятельства, междоусобица, характер обитаемых ими стран раз делили их до такой степени, что теперь многие этнографы решились даже считать чукчей отдельною расой. Они не похожи ни на одно из сибирских племен. В их преданиях до сих пор хранятся воспоминания о том, что когда-то их было гораздо больше чем теперь, они составляли сильный народ, но что различия в промысле и борьба за преобладание между различными родами разделили их. В этом сказании — несомненные следы их племенной общности с коряками. Вместе с последними чукчи принадлежат к тому же корню, как и алеуты, т. е. к эскимосам. У всех у них че[461]реп вдавлен в висках и плоск у затылка. Монгольская раса отличается от этих инородцев Сибири более узкими глазами, плоским лицом и низким лбом. Черноволосые, они, как говорить Паули, иногда выражением лица производят весьма приятное впечатлите на туриста. В самых обычаях племен крайнего северо-востока Сибири есть резкие черты, отличающие их от остальных народов этой громадной страны. Так, чукчи и отчасти коряки только одни сохранили привычку татуироваться. Они в одном и том же чуме или юрте помещаются по нескольку семейств разом, чего не допускают нравы остальных народов наших азиятских областей. В самых легендах чукчей нет никаких указаний на связь этого племени с тунгузами, бурятами, остяками, юкагирами и т. д. Их предания, если можно так выразиться — обращены лицом к востоку — на ту великую родину, где до сих пор невозбранно растет и разветвляется корень эскимосской расы. В позднейших сказаниях, правда, встречаются смутные намеки на более западные племена Сибири, но это намеки на битвы с ними, на ожесточенную, варварскую борьбу. Это указание на то, что чукчи вытеснили аборигенов занимаемого ныне края и вытесняли их на запад. В одной из песен, поющихся на их свадьбах, как рассказывает туземец Аныров, чукча говорить, что семья его всегда будет безопасна от трусов, обитающих за Чаунскою губою, и что его дети будут грабить у последних, как у их исконных врагов, меха пушного зверя и добычу рыбного промысла.

Чукчи имеют прирожденную страсть к меновой торговле. Это смелые охотники и промышленники, которых до сих пор не удавалось еще поставить в кабальную зависимость русским эксплуататорам и кулакам, захватившим в ежовые рукавицы остальных инородцев Сибири. Чукча и до сих пор совершенно свободен от каких бы то ни было обязательств, которыми наши купцы окружили остяков, самоедов, тунгусов и камчадалов. Чукча сметлив и в петлю не полезет. Его не проведешь призрачными выгодами, на которые ловятся остальные племена. Этот полудикий инородец — чрезвычайно воинствен. Он и до сих пор еще не совсем покорился русским, не смотря на двухсотлетнюю отчаянную борьбу. Он свирепо отстаивал и отстаивает свою независимость от казаков — и в его территории не удавалось еще безнаказанно поселиться ни одному русскому и коряку. На самую меновую торговлю чукчи являются вооруженными и готовыми разом отразить оружием всякое посягательство на их интересы. Самая борьба их с русскими носит на себе такой варварский оттенок, что и привычный и знакомый с ужасами сибирских войн человек невольно отступить от страшных [462] картин убийства массами, грабежей и диких нашествий, переполняющих эту эпопею. Вот как г. Паули рассказывает о заселении этого края в своей статье “Peuples de la Siberie orientale”: В начале семнадцатого века казаки захватили край, где ныне находится Нижне-Колымск, населенный тогда племенами инородцев, из коих некоторые, принадлежавшие быть может к юкагирам — исчезли ныне совсем. Казаки вторглись в эту страну через устье Колымы и посредством мирного и ласкового обращения и подарков прибрели себе расположено ее обитателей. Чтобы приготовить себе верное на всякий случай убежище, казаки в 1644 году построили себе деревянный острог, на месте нынешнего Нижне-Колымска, и затем сумели так ловко вмешиваться в распри туземцев, что мало-помалу заставили их вполне дружелюбно платить себе подать. Некоторых они даже крестили, — и с возрастанием влияния русских, число новокрещенных так увеличилось, что в начале восемнадцатого века, даже прежде учреждения Иркутской епархии, в этой стране была уже церковь и священники. Однако крещение всех инородцев колымских было совершено только в промежуток между 1800 и 1810 годами. Настоящая же страна чукчей к северу от 65⁰ до настоящего времени чужда христианству. Только несколько чукчей, бывших в Аниуитском острожке с торговыми целями, обращены в христианство. Зимою 1811 года, священник Слепцов, движимый неустанною ревностию к вере и полный самоотвержения, прошел на пятьсот верст к востоку от Нижне-Колымска в страну чукчей, тогда еще более диких и враждебных русским, чем ныне. Таким образом Слепцов добрался до Чаванской губы, на старых картах называемой Чауном, а по-чукотски — Чава, Чауа, Чауан. Там прежде жил народ, который в чукотских преданиях известен под именем чаваша, чавашей, имя напоминающее современных нам чувашей. Казаки в первый раз встретились с чукчами двести лет тому назад в устье Колымы, откуда эти свирепые и враждебные инородцы удалились по берегам Чавана, бежа перед “бородатыми поджигателями” русскими, которых они и теперь еще называют мильгитанами, от слова: мильгир — огонь. Таким образом, жившие прежде в этой стране и постоянно притесняемые чукчами — омоки были оставлены в покое. Смелый атаман Дежнев преследовал бежавших — и сопровождаемый несколькими омоками, служившими ему переводчиками и проводниками, решился в 1648 году пуститься в море на семи судах из устья Колымы. Льды разбили и расплющили почти все его суда. Беспомощный на этих негостеприимных берегах, он только с двумя судами достиг до мысе Эррена, где он встретил чукчей и при посредстве подарков за[463]вел с ними дружественные отношения. Потом он предпринял знаменитую экспедицию свою чрез Берингов пролив, названный все-таки по имени мореплавателя, посещавшего его значительно позже.

Обращаясь к другим источникам, видно, что дальнейшие отношения этих инородцев к русским завоевателям были уже совершенно иными. Казаки начали нападать на чукчей и разорять их. Последние отвечали тем же. Не раз случалось, что, являясь под видом купцов и гостей в становье чукчей, русские убивали их всех, имущество их уносили с собою, а юрты сжигали. Точно так же поступали и чукчи. Они заходили в русские острожки с пушным товаром — и пользуясь первою оплошностью русских, истребляли и грабили их. Впрочем нужно отдать справедливость — зачинщиками ссорь и распрей, начинателями всевозможных варварств — были наши соотечественники. Рассказы о том, как с живых номадов сдирали кожу, как чукчей жгли на малом огне, а их беременным женщинам взрезывали животы — и теперь передаются в юртах инородцев этой сибирской окраины. Нельзя при этом не рассказать одного случая. Лодку с десятью голодными, слабыми и больными казаками выбросило бурею невдалеке от чукотского становья. Инородцы приняли умирающих врагов, накормили их и одели. Чем же отплатили русские? Они воспользовались отлучкою мужчин-чукчей на промысел, перебили их жен, захватили лучшие меха, перерезали оленей и сожгли юрты, затем на той же лодке, пользуясь попутным ветром, отплыли от берега. Небо, впрочем, не оставило безнаказанными этих гнусных разбойников. Спустя несколько времени, тела их были найдены южнее, посреди голой каменной луды, где все они умерли по-видимому от голода, не успев воспользоваться плодами своего преступления. Другой случай также отвратителен. Казак взял себе в жены молодую чукотскую девушку. Свадьба в чукотской юрте была отпразднована по обрядам инородцев. Против всякого обычая, казаку надавали всевозможных мехов и подарков, молодые на чужих оленях и выехали из становья. На другой день чукчи нашли несчастную новобрачную зарезанной невдалеке от того угодья, где они жили. Понятно, что подобные поступки воспитывали в номадах чувство мести и ненависти к завоевателям — и не дикари виноваты, если последующие страницы истории захватов в этом крае облиты русскою кровью. К счастию, рядом с этими тяжелыми для патриота сценами, встречались и примеры великодушия и честности, обнаруженные теми же флибустьерами сибирских тундр — казаками. В оправдание жестокостей, совершавшихся последними, нужно принять в соображение и [464] то, что в их крови было не мало инородческой, так как эти казаки женились не в России, а в восточных областях Сибири.

По образу жизни чукчи разделяются на оседлых или береговых и на кочующих. Последние из них гораздо богаче первых. Они постоянно переходят с места на место, с гор в равнины и обратно, блуждают по болотам, отыскивая пастбища для своих стад. По роду занятий эти инородцы подразделяются на оленеводов, на морских чукчей, промышляющих рыболовством и охотою за морским зверем, и на чукчей-торговцев, ведущих меновую торговлю с русскими. Вообще замечено, что чем далее к северу, тем эти номады становятся зажиточнее, а стада их многочисленней. Оленеводы чукчи все предметы первой необходимости покупают у оседлых, живущих преимущественно у устьев рек и в глубине многочисленных бухт к югу от Берингова пролива. Деятельнее всего меновая торговля их производится в двух местностях — в Аниутском-остроге на маленькой речонке Аниуе, в 250 или 300 верстах от Нижне-Колымска; на Круговой-майне, одном из рукавов Колымы, расположен другой торжок их. В первый ежегодно сходятся чукчи, живущие по всему побережью от Ледовитого океана до Берингова пролива. Аниутский-острожек собственно и устроен с этою целью, в остальное время года он почти необитаем. Сюда попадают из Нижне-Колымска на нартах, в который запрягают около дюжины и более собак. Нет ничего выносливее этих собак. Кормят их только раз в день — и то на каждую идет не более десяти мороженных сельдей. Ценность хороших собак доходить до 10 и даже до 15 р., впрочем езда на них требует особенного искусства и навыка. Американец Кенан, путешествовавший по Камчатке и по земле Ламутов и Коряков, не раз описывает неудобство этих поездок. Собаки на ходу не останавливаются до тех пор, пока не упадут от усталости. Поэтому, если нарта обернется — вам придется кое-как волочиться на боку большие расстояния, пока эти импровизированным буцефалам Сибири не благоугодно будет дать себе отдых. Точно также они не подождут, если путник выскочит из нарты, наткнувшейся на пень. Неосторожный будет оставлен посреди снегового безлюдья на жертву волков или голодной смерти. Собаки эти не знают дороги. Они мчатся целиной, не обращая внимания ни на колоды, ни на холмы, ни на сугробы снегу. На такое тяжелое странничество способны только русские. Нужна громадная энергия, неутомимость, способность выносить самые существенные лишения, чтобы по общепринятому способу путешествовать в этих отдаленных и мертвых пустынях. Меновая торговля ведется не в самом Аниутске, а в известном расстоянии от него [465] на открытом воздухе на снегу или на ледяной поверхности реки Аниуй. Вид кочевьев в это время бывает необычайно оригинален и даже живописен. Чукчи полукругом расставляют свои нарты, строя кучками (по родам) юрты из легко переносимого войлока. У кочующих чукчей располагаются впереди — юрты более богатых, а у оседлых — более мудрых и опытных инородцев. Кочующие чукчи раскидывают свой стан первые, за ними уже могут выбирать места — оседлые. Прежде, когда чукчи являлись на этот торжок вооруженными, сношения с ними были чрезвычайно опасны для русских. Русские везут сюда товары издалека, даже из Якутска, переправляя их сначала на Нижне-Колымск. Наши грузы состоят преимущественно из черкасского табаку, железных изделий, мелких стеклянных вещиц, зеркальцев и т. п., холстов, тесьмы, выдровых, волчьих и росомашьих мехов. В обмен на это русские торговцы получают оленьи, бобровые, рысьи, куньи и другие меха. Сюда даже из Америки привозят моржовые зубы. Чукчи купцы являются на Аниутскую ярмарку, побывав в отдаленнейших захолустьях американского северо-запада. Там они выменивают у эскимосских инородцев меха и другую промысловую добычу, с выгодою сбываемую русским.

Таким образом, благодаря этому торжку, русские товары получают сбыт в полярных окраинах Америки, а произведения этих негостеприимных пустынь проникают в Европейскую Россию. Кроме того, береговые чукчи, входя в сношения с инородцами, занимающимися боем китов у Берингова пролива, везут на эту же ярмарку моржовые клыки, китовый ус, сало и др. предметы. Клыки направляются отсюда в Китай. Тут же чукчи уплачивают свой ясак и иногда поручают чиновникам в знак своего верноподданства препроводить в Петербург, для поднесения Государю Императору, черно-бурых лисиц. За это они получают почетные кафтаны, сабли и деньги. Рассказывают, что в прежнее время на этой ярмарке совершалось самое возмутительное мошенничество. Русские купцы обманывали инородцев и обижали их. Но такой порядок продолжался не долго. Не обращаясь с жалобами к чиновникам, чукчи распоряжались сами. После нескольких убийств и варварских грабежей, совершенных обманутыми дикарями, русские сообразили, что с ними нельзя вести дела так же как с другими, более миролюбивыми инородцами Сибири, — и стали по неволе честны. С тех пор и случаи насилия прекратились.

По свидетельству Алатырова, на Аниутскую ярмарку собирается до 1,500 торговцев-чукчей. Г. Паули, очевидно, взял весьма низкие [466] цифры, считая всех торгующих чукчей на этом торжке от 300 до 900 чел.

Чукчи-оленеводы занимают южные и внутренние части этой страны. Язык их и обычаи чрезвычайно похожи на коряцкие. Они и зимою и летом живут в чумах или юртах из оленьих шкур, где помещается обыкновенно по нескольку семейств вместе. Мужчины, женщины и дети спят все вместе. Воздух здесь бывает ужасен в полном смысле этого слова. Один русский купец, говорить Крашенинников, чуть не умер в таком чуме, где помещалось до двадцати чукчей. Прибавьте к испарениям их тел и их дыханию запах просушиваемого платья и обуви — и вы поймете, чем должны дышать эти инородцы. Случается нередко, что и чукчи выползают совершенно голые из своих чумов и едва-едва оправляются на холодном воздухе, посреди собак и нарт, на белой снеговой пелене, окружающей их пустыни. Чукчи-оленеводы питаются мясом оленей и других зверей, промышляемых ими. Вкусы их в этом отношении весьма неприхотливы. Суслов видел, как несколько дикарей с жадностью пожирали мясо мертвой нерпы, выброшенной волнами океана на северные берега. Морские звери — вместе с рыбою — доставляют пищу и чукчам оседлым. Последние преимущественно питаются сельдью и другой рыбой. Те и другие, впрочем, весьма прожорливы, чему не раз удивлялись русские. Один путешественник, например, рассказывает, что просыпавшиеся ночью чукчи принимались за еду — и доев остатки приготовленной вечером пищи, заваливались спать. Одеваются они летом по-русски, а зимою — по своему в оленьи шкуры. Кукоянка или парка их обшивается по краям собачьим, выдровым или бобровым мехами, ворот украшен собачьими хвостами, но верхом роскоши считаются обшивка из росомашьего меха. Волчьи шкуры — в большом почете; они употребляются для шапок. Капюшоны, с головою животного, употребляются или во время войны, или вообще в опасных предприятиях. Мужчины стригут и даже бреют (Суслов) себе волосы, оставляя их только в виде кружка на темени, чтобы вплетать туда кораллы и другие украшения. Мужчины и женщины носят серьги, а последние, кроме того, и татуируют лицо. Чукчи не носят бороды вовсе, вырывая ее вон. Женщины заплетают волосы в две косы, которые падают по обе стороны головы. Иногда они стригут темя, а на руках носят браслеты из железа и меди. Оседлые чукчи живут по берегам Северного Ледовитого океана в числе 10,000 чел. Им принадлежит до 1,500 юрт. Они разделяются на пятьдесят родов. Это — бывшие оленеводы, обнищавшие от потери своих стад и заброшенные крайнею бедностью на суро[467]вые берета сумрачного моря. С ними впрочем не следует смешивать намолло-чукчей, живущих по берегам Комошенской бухты и устья Анадыри в числе 1,000 чел. Эти непосредственно происходят от эскимосов и живут небольшими деревушками, летом в юртах, а зимою в землянках, вырытых близ устьев реки. Их язык составляет наречие Кадьяского. Намолло-чукчи миролюбивы, гостеприимны, веселы, но преданы грубейшим суевериям шаманства и крайне неопрятны. Об этом свидетельствует не один г. Паули; Суслов идет еще далее, утверждая, что намолло-чукчи никогда не моются. Чукчи вообще страстно любят табак, водку и охоту. Последняя составляет их постоянное занятие, не смотря на то, что море дает им обильную добычу рыбы. 0ни знают употребление ружей и луки мало-помалу выводятся у них вовсе. Только самые северные чукчи стреляют еще зверя из луков. Впрочем все чукчи употребляют исключительно кремневое ружье. О меткости их стрельбы рассказывают очень многое. Так, судя по словам г. Алатырова, они бьют лисицу в глаз, волка тоже — и никогда не дают промаха.

Чукчи признают многоженство, но не платят калыма за женщину. Уже этот обычай отличает их от остальных народов Сибири, монгольского происхождения. Жених служит пастухом у отца невесты — и только приобретя его расположение, может добиваться любви девушки, без согласия которой свадьбы не устроится. Вдова передается по наследству в жены же брату ее умершего мужа. Никто не помогает женщине во время родов. Она сама обмывает ребенка. Говорят, что в этом случае употребляется не вода, а урина. По крайней мере г. Паули повторяет это, прибавляя, что такая жидкость у чукчей считается тем же, чем у европейца одеколон и прочие духи. Мертвых чукчи бросают на съедение дииким зверям и хищным птицам и только изредка сжигают их трупы. Единственный музыкальный инструмент чукчей — нечто в роде бубна, которым они аккомпанируют себе во время пения, выражая его звуками и радость, и печаль. Такой бубен находится в каждой юрте — и часто издали еще путник слышит его звуки, не видя самого жилья. Песни чукчей крайне немногосложны. Они поют о том, что видят. Таковы свадебные их песни. Единственным исключением служат только исторические их песни, в которых воспеваются их богатыри, стародавние были и более близкие к нашей эпохе битвы с казаками. Между прочим в одной песне рассказывается, как один чукча отправился прямо на север от Берингова пролива и через три года плавания достиг счастливой земли — где не переводился зверь для охоты и мухоморы росли на [468] каждом шагу. Нужно заметить, что настой из этих грибов для камчадалов, коряков и чукчей служит опьяняющим их лакомством. О действии такого напитка мы скажем в статье о камчадалах.

Главные праздники чукчей бывают в апреле, июле и августе. В первом — когда олени щенятся, во вторых, когда тех же оленей убивают на одежду. Наконец есть еще осенний праздник по окончании времени течки. Во время этих праздников номады едят до отвалу, играют на своих бубнах, поют и рассказывают стародавние были, пьют водку и иногда настой из мухомора. Все это сопровождается играми и шутками, на наши глаза крайне циничными и неудобопередоваемыми в печати. Дети природы впрочем не знают нашего стыда. По словам г. Паули, во время войны чукчи надевают род кирассы, защищающей их от пуль; в мирное же время они ходят все-таки вооруженными одним или двумя ножами. Они не имеют жрецов, каждый отец семейства служит шаманом для последнего. Перед началом рыбного промысла в Чаунской губе, избирается одно особенно почетное лицо, для совершения молитв и жертвоприношений. Приносятся в жертву олени и собаки. По положению убитого животного, узнают волю богов. Носятся слухи, что в особенно важных случаях чукчи приносят человеческие жертвы, но это далеко еще не доказано. Впрочем из сведений, собранных прежними путешественниками, видно, что злодейство такого рода в прошлом столетии еще встречалось в среде этих инородцев.

Вот как г. Паули рассказывает об одном торжественном жертвоприношении чукчей, совершенном в 1755 году, близ Аниутского острога, перед началом ярмарки: Чукчи расположили полукругом на берегу реки Аниуя свои нарты, переполненные товаром. Несчетные стада оленей окружали их лагерь. Женщины и девушки оделись в лучшие свои платья, украшенные самыми странными рисунками. Они первые начали торжество, очищая землю от снега. Потом они поставили на нарты, расположенные полукругом, высокая жерди, обвернули их кожами и получили таким образом род юрты, по средине которой был устроен очаг с трубою, выводящею дым. Внутри были развешаны два полога из двадцати оленьих шкур. Помещения внутри юрты, разделенной пологами, были освещены каганцами, в которых горело китовое сало. Земля также была покрыта мехами оленей. Там было место для восьми человек. Перед гостями — русскими — поставили маленький и низенький стол с тремя оловянными тарелками; угощение состояло из сухого оленьего мяса и копченых оленьих языков. Потом подали чай. В это время женщины приготовляли яства из корней, смешанных с кровью, [469] из сала и мозга оленей, и варили все это на открытом воздухе. Хозяйка дома почерпнула ножом этой смеси и плеснула ею на все четыре стороны, приглашая гостей явиться на пиршество с своими “серебряными ложками”. После пира начались приготовления к жертвоприношению. Из стада был выбран олень, которого привели в юрту. Одна из женщин, взяв дротик, приблизилась к животному и убила его одним ударом. Олень упал, склонив голову в ту сторону, откуда пришли гости, что вызвало веселое восклицание хозяйки и такой же ответ от присутствовавших. По знаку хозяина, его жена погрузила руку во внутренность убитого животного и брызнула вокруг его кровью. — Таким образом были принесены в жертву пять оленей и пять собак.

Чукчи имеют идолов, представляющих их духов и невидимых существ, называемых кьеленами и крекам-чатканами. — Идолов этих они повсюду носят с собою, привязывая их или к платью или нося на шее. Чукчи думают, что горы, реки и др. урочища имеют своих добрых и злых духов, называемых авинралиан. Они приносят в дар последним стрелы, табак, сало иногда жертвы в виде оленей или собак...

Вот общие черты этого племени, заброшенного в страшную глушь сибирского северо-востока. Трудная жизнь, исполненная лишений, суровая природа — сделали их выносливыми и смелыми. Тут каждый день достается человеку трудною борьбою, тяжелым самоотречением. Несмотря на это, в среде их живут поэтические преданья — и в диких трущобах, прерываемая криком чаек, носится веселая песня инородца, пересекающего мертвую пустыню на легкой нарте, или гоняющегося на лыжах за хищником оленьих стад — волком. Вглядитесь в этого с виду свирепого, воинственного варвара — и вы под жесткою оболочкою его отыщете прекрасную, честную душу мужественное сердце, также бьющееся любовью, также сочувствующее чужому горю и чужим страданиям. Вы невольно убедитесь, что везде, под всеми широтами, на роскошном юге и на сумрачном севере — одинаково живет в природе человека та божественная искра, которую не могут погасить ни вечные вьюги полярных пустынь, ни суровые битвы с нищетою и одиночеством.

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011